— Так вы не знаете, что такое переменный ток?
Экзаменуемый опускал голову все ниже, чувствуя при этом живой ток укора, даже ненависти, которым пронизывал его взгляд калеки.
— Если вам незнакомо такое простое понятие, то все это, разумеется, ни к чему. Однако молодой человек в вашем возрасте и с вашими средствами должен бы, собственно, знать, что такое переменный ток. Вы ходите в гимназию, не так ли? Начальные основы теории электричества входят в учебный материал младших классов. Но, естественно, молодые господа из высшего круга не имеют никакого представления об индукции!
Он, казалось, сыт по горло всякими изобретениями, движением руки он сдвинул все в кучу. И, не оглядываясь, прикрикнул на женщин:
— Чем вы обе только что занимались?
Эрна засмеялась: «Прошу тебя, Альберт…» Но брат уже кричал:
— Ладно! Я ведь знаю, что я здесь никто! Я знаю, что вы меня только терпите, еле выносите! Вы не обязаны терпеть! Каждый кусок, который я съедаю, душит меня! Но все будет иначе! Я вас еще удивлю! Пока приходится быть осторожным.
Последние слова Альберт произнес жалобно.
Эрна нежно проводила его обратно к креслу. Ее глаза блестели от слез, но лицо было веселым.
— В самом деле ничего важного, Альберт… Мы только немного посплетничали, мама и я… Почему у тебя такие дурные мысли, Альберт? Вечно он придирается к нам, правда, мама?.. Однако уже пора, Хуго! Пока, я скоро приду опять… И не распускайся, Альберт…
Фрау Тапперт расхаживала из угла в угол, будто вся сцена не имела к ней отношения, потом принесла кастрюлю с супом. Прощаясь, Хуго почувствовал, как рука Альберта дрожала от слабости.
У квартирной двери ждала уже, оглядываясь с опаской, мать. Подозрительность ее бедняги-сына была адом для нее. Хотя она говорила шепотом, Хуго расслышал ее слова:
— Приходи сегодня днем снова… Его не будет дома… а на следующей неделе… ну, там посмотрим…. Я заскочу вечером к Зейферт… Надеюсь, ты сможешь взять несколько дней отпуска…
Снова мрачные, трескучие деревянные лестницы! Снова шумный двор! Снова могучий, отбрасывающий тени Христос в прихожей, под чьей божественной властью и пристальным вниманием так реально и всерьез складывались судьбы обитателей дома. До крайности измученный, Хуго вышел вместе с Эрной на яркий солнечный свет.
Что это накатило на него, почему он шел, спотыкаясь, маленькими шажками? Какие такие важные вещи нашел он в чужом доме, что весь груз мечтаний и волшебства спал с него, как пелена с глаз? О нет, ничего значительного или особенного ему не встретилось. Он видел узкую комнату, где теснились кровать, стол, комод, шкаф, софа, покойники и святые. Воздух комнаты был пронизан неприятным запахом пищи с кухонной плиты. Запах всех многочисленных квартир этого дома, мимо которых проходишь, — будто запах изо рта. Он познакомился со старой женщиной, которую Эрна называла мамой и которая, однако, носила войлочные домашние туфли и передник, как дешевая прислуга, и едва успела стянуть перед гостями платок с головы. Эта «мама» была вовсе не мама, а мать. Затем он услышал плач Эрны и уловил несколько темных обрывков возбужденного разговора. Поможет ли фрау Тапперт дочери? Это оставалось в высшей степени сомнительным. После своих признаний Эрна вовсе не казалась несчастнее и безутешнее, чем когда впервые появилась перед Хуго. Что означала эта беспокойная озабоченность, которая преследовала старуху и беспрестанно понуждала ее бессмысленно хвататься за все руками? Лишь минуту могла она постоять спокойно, затем ее красные кухаркины руки судорожно дергались, и приходилось складывать их на выпирающем животе, чтобы дать, наконец, старым трудягам отдохнуть. Да, до смерти заработавшейся казалась фрау Тапперт, настолько смертельно заработавшейся, что не выносила уже пустоты и покоя. Помощь — от нее? Никогда! Хуго узнал также Альберта, калеку. Он сразу уловил и принял на свой счет укор в его глазах. Он стыдился, что больной мог в чем-то его упрекнуть, и счел этот упрек справедливым. Как ужасно, что он так опозорился, не зная, что такое переменный ток! Но за этим переменным током Хуго ощущал и другой, гораздо более тяжкий укор, который наполнил его неопределенным чувством вины. Словно он причинил Альберту какую-то несправедливость. Мать и сестра несчастного тоже, казалось, чувствовали нечто подобное, — ведь они обращались с ним с почтительной робостью и позволяли оскорблять себя, как ему вздумается. Но, несмотря на его властный и ущемленный характер, возможно ли быть достойнее уважения человеком, нежели Альберт, изобретатель?
И на Альберта и фрау Тапперт, на покойников и святых, даже на саму Эрну накладывалась эта комната, этот насквозь продымленный воздух, который так отличался от воздуха дома Хуго.
Ничего значительного, ничего особенного Хуго не испытал. И все-таки он чувствовал себя больным и разбитым. Не случилось ли с ним в обычнейшей повседневности нечто роковое? До сих пор он считал, что весь мир — только вариация ему принадлежащего мира, его жизни, его дома. Мир? Облако фантазии из множества книг, и в центре — он сам, потягивающийся в постели с книжкой. Сегодня впервые у него на пути встало что-то гнетуще-чужое, другое.
Маленькая, душная квартирка, больше ничего!
(Однако это намного больше того, что довелось увидеть юному царевичу Гаутаме за садовой стеной отцовского дворца, — увидеть, чтобы отречься от своего мира. Какой-то нищий, похороны. Больше ничего!)
Тяжелыми шагами, точно оглушенный, уходил Хуго. Эрна шла намного впереди него. Какой все-таки нарядной она казалось! Все мужчины оглядывались ей вслед. Маленькие лаковые туфельки блестели на ее ногах. Ни одна черта ее облика не напоминала о матери, о душной комнате, о перенаселенном доме. Эти подлые эгоисты, Целник и Титтель, — какого ангела они истязали! Догадывались ли эти господа, что мысли, гнавшие Эрну вперед, возможно, толкали ее к самоубийству?!
Хуго не пытался ее догнать. Он охотно отстал, чтобы грустно-восхищенным взглядом следить за Эрной, которую неумолимый фатум делал такой одинокой. Если никто на свете не мог помочь фрейлейн, то он, Хуго, должен что-то предпринять, чтобы спасти ее.
Теперь все болезненно изменилось, даже улицы. Всего два часа назад пересек Хуго приятно-безразличную волну красок, шумов и человеческих образов; теперь отправилась вся суетливая дневная жизнь под тяжестью своею будто на дно морское, враждебное каждому отдельному лицу, стирающее определенность очертаний. Фрейлейн Эрна присоединилась к людской толпе. На проезжую часть упала лошадь и лежала, тяжело дыша, на мостовой. Кучер выпряг ее из массивной грузовой повозки, свисавшие железные оглобли раскачивались с тихим скрипом. Теперь мужчина спокойно стоял, опираясь на кнут, переговаривался с зеваками, курил трубку и, казалось, считал дальнейшую судьбу животного зрелищем, достойным надлежащего беспристрастного рассмотрения. Прижавшаяся к земле морда лошади, жаждущей смерти, выражала глубоко благодарное безразличие. Большие добрые глаза чаяли избавления и смотрели, в согласии с Богом, в насыщенное парами летнее небо. Этот полный покоя страдальческий взгляд, так же, как вчера — судорожные предсмертные движения ползущей под облачком жужжащих мух жабы, принес Хуго весть из глубин жизни, весть, предназначенную единственно и только ему. Он не понимал ее, но его душа понимала, что призвана. На мгновение Хуго унесло далеко от Эрны, от участи Эрны, от фрау Тапперт, от Альберта, от этой улицы и упавшей лошади. Он стоял на пляже Сорренто (путешествие на Восток с родителями) и смотрел на дикое звериное стадо прибоя, что подпрыгивало к скалам и белыми лапами пыталось вцепиться в них, неустанно и тщетно.
