— Это не принесет пользы. Даже если мы позволим себе забыть о бургомистрах, жители этого города уже получили больше, чем смели надеяться. Они не станут рисковать собственными завоеваниями, участвуя в сражении с князьями.
— Вы хотите сказать, что Мюльхаузен, город, подавший пример всем городам Тюрингии, в решающей битве, за освобождение земель от Баварских Альп до Саксонии, будет просто наблюдать со стороны?
Пфайффер все больше и больше падает духом.
— Ты действительно считаешь, что другие города поддержат эту безумную авантюру? Такого не произойдет, заверяю тебя. Даже если Мюльхаузен предоставит тебе все свои пушки, положение не изменится. Мятежные города завоевали независимость и приняли двенадцать статей: никто не сочтет нужным поставить на карту все в одном-единственном генеральном сражении. А что, если мы потерпим поражение? Послушай. На пути, по которому мы идем уже так долго, мы добились максимальных результатов: восстание деревни дало городам ключ к реформам. События будут продолжать развиваться в этом направлении: нет смысла ставить все под угрозу.
— Бред! Именно города использовали себе на пользу крестьянские волнения, чтобы выцарапать магистраты из рук господ. Теперь же они должны бежать со всех ног в рядах армии просветленных, чтобы раз и навсегда смести богопротивную тиранию князей!
— Этого не случится.
— А тогда их и самих покарают из-за их несчастного эгоизма в день славы Божьей.
На минуту все успокаиваются. Денк, молчавший до сих пор, как и я, вновь наполняет стаканы вином, награбленным в огромных количествах в одном доминиканском монастыре и откупоренным по такому случаю.
— Нам необходимо не меньше тысячи человек и десяти пушек.
Магистр даже не смотрит на свой стакан.
— Какие пушки? Меч Гедеонов выкосит их войска.
Не глядя ни на кого, он уходит. Мгновение спустя Денк поднимает взгляд на Пфайффера, потом на меня и следует за ним.
Генрих Пфайффер говорит мне очень серьезно:
— По крайней мере, ты должен попытаться заставить его протрезветь. Это безумие.
— Безумие или нет, но ты считаешь разумнее бросать крестьян на произвол судьбы? Если город не снизойдет до деревни, в глазах крестьян он станет предателем. А кто скажет, что они будут не правы? Это станет концом союза, который мы
создавали с таким трудом. Если мы будем разбиты, Генрих, ты будешь следующим.
Глубокий вздох — сознание обреченности терзает его сердце.
— Ты когда-нибудь видел войско в бою?
— Нет. Но я видел Томаса Мюнцера, возвышающего униженных лишь силой слова. Я не оставлю его теперь.
— Спасайся. Не ходи туда.
— Спасение, друг мой, — это восстание и борьба за дело Божье, а не выжидание и наблюдение.
Молчание. Мы крепко обнимаемся… в последний раз. Наши пути расходятся.
Глава 27
Мюльхаузен, 10 мая 1525 года
Новость об уходе Томаса Мюнцера во Франкенхаузен облетела весь город меньше чем за полдня. Утром, еще спящие на ходу после бессонной ночи, выглянув из окна, мы убедились, что во дворе церкви Пресвятой Богородицы уже толпится народ. Если бы мы хотели проводить жизнь в мечтах, мы могли бы прийти к выводу, что благие намерения жителей Мюльхаузена наконец-то взяли верх над их интересами. Но теперь мы понимали, как все это происходит: проповеди Магистра Томаса, одобряете вы их или нет, стали событием, которое трудно игнорировать, своеобразной традицией, уже много дней дающей пищу для разговоров на площадях и в лавках. И каждому, даже знающему его лишь по слухам, ясно, что Томас Мюнцер не покинет имперского города, не устроив на прощание праздничного фейерверка его жителям.
— Магистр, — я кричу ему, чтобы он услышал меня в соседней комнате, — они уже там внизу!
Он присоединяется ко мне и показывается на миг на балконе, приветствуемый восклицаниями толпы.
— Подождем, пока площадь заполнится, чтобы Господь смог отобрать свое воинство. — Больше никаких слов.
Из церковного двора доносится яростный шум. Раздаются четыре решительных удара в дверь. Потом еще два.
— Магистр, Магистр, откройте!
— Кто там? — спрашиваю я, удивленный, насколько пронзительно звучит голос.
— Якоб и Матиас Зиглеры, сыновья Георга. Нам надо поговорить с вами.
Я с улыбкой открываю дверь двум сыновьям портного Зиглера, нашим преданным сторонникам вопреки оппозиции отца, который уже давно, не таясь, угрожал Магистру, но был вынужден отказаться от своих намерений по настоятельному совету Элиаса.
— Что вы тут делаете? — глупо спрашиваю я. — Разве вы не должны помогать своим родителям в мастерской?
— Нет, — отвечает старший, Якоб, ему уже пятнадцать, — с сегодняшнего дня больше нет.
— Мы идем с вами, — воодушевленно продолжает его брат, двумя годами моложе.
— Тихо, тихо, — успокаиваю их я. — Идете с нами? Вы хоть понимаете, что это значит?
— Да, избранные наголову разобьют князей! Господь будет на нашей стороне.
Магистр улыбается:
— Ты видишь? Все исполняется: Христос обратит сына против отца, и нам придется вновь стать детьми.
— Магистр, они не могут сражаться вместе с нами.
Они не дают мне договорить:
— Мы решили, и нас не свернуть с пути. Будьте тверды духом, Магистр, и вскоре все свершится — мы не можем остаться здесь. — Выпалив все это, они закрывают за собой двери и уже спускаются по лестнице.
Магистр Томас чувствует, какое впечатление произвела на меня эта краткая встреча.
— Не бойся. — Он одобрительно обнимает меня за плечи. — Господь защитит свой народ, только храни веру! А теперь — выше нос, пора идти.
Я отправляюсь звать Оттилию и Элиаса. Йоханнеса Денка больше нет с нами: вчера вечером он ушел из города и направился в Эйзенах на поиски пушек, оружия и амуниции — он должен присоединиться к нам по дороге.
Мы в молчании выходим через переход, ведущий прямо в церковь: Магистр Томас во главе, остальные позади него. Не спеша пересекаем неф, исполосованный лучами солнца. Элиас открывает тяжелые двери, и мы оказываемся на ведущей к кафедре лестнице, по-прежнему в темноте. Взгляды всех и каждого в толпе обращены к окнам нашей комнаты. Томас Мюнцер чуть подается вперед, поднимаясь на центральную часть лестницы. Никто не замечает его. Его первый крик перекрывает площадь, где уже теснится не меньше четырех тысяч человек, немедленно утонув в волне сдавленных от волнения голосов:
— Жители Мюльхаузена, слушайте, близится последняя битва! Вскоре Господь отдаст в наши руки безбожников, как он поступил с мадианитянами и их царем, покарав их мечом
Гедеона, сына Иоаса. Как и жители Сокхофа,[21]вы тоже сомневаетесь во власти Бога Израилева, отказываясь оказать помощь силам избранных, и бережете свои пушки и оружие для защиты собственных привилегий. Гедеон разгромил племя мадианитян с тремя сотнями человек, отобранных из трех тысяч, явившихся на его зов. Сам Господь сократил их число, чтобы народ не думал, что они побеждают лишь силой. Тех, кто убоялись, отослали по домам. Точно так же и ряды избранных сегодня сокращаются из-за отступничества жителей Мюльхаузена. Я говорю — это хорошо, ибо никто не забудет, что Господь сделал для своего народа, и, если понадобится, я отправлюсь один против наемников князей. Для тех, кто хранит веру, нет ничего невозможного. Но у тех, кто ее утратил, мы возьмем даже то, что у них есть. Так что слушайте, жители Мюльхаузена: Господь уже нашел своих избранников, а тот, в чьем сердце не хватает мужества и веры, кто препятствует осуществлению планов Господних, — пусть идет сейчас же навстречу своей судьбе. Прочь! Пусть возвращается в свою лавку, пусть возвращается в свою постель. Пусть уходит и никогда не возвращается.
