Робинзон Крузо представляет нам наиболее трогательный образец тоски человеческого сознания по зонтам… воспоминания об исчезнувших светских привычках ищут формы внешних проявлений, в результате чего и появляется зонт. Человек набожный, попав на необитаемый остров, скорее всего состряпает себе башенку-часовню, дабы скрасить воскресные утра иллюзией колокольного звона; однако Крузо был более моралист, чем пиетист, и его зонтик из листьев — это замечательный пример борьбы человеческого разума и его самовыражения в наиболее неблагоприятных, из всех возможных, обстоятельствах.
Пролог
В неподвижном воздухе витал соленый запах морской воды и затхлый дух ограниченного пространства. Уильям Ашблесс сидел на земле, прислонившись спиной к стене хижины — былой каюты корабля, скорее всего рыбацкой шхуны, с широкими окнами по всем сторонам. Большая часть стекол была выбита — чудо, что несколько стекол все-таки уцелело, — однако осколки из рам были аккуратно вынуты кем-то, кто жил здесь все эти годы.
За спиной поэта, на возвышении, горел большой, но неяркий костер; дым поднимался столбом прямо к темному невидимому своду над головой. В двадцати футах от странной лачуги на берегу лежала весельная лодка, на носу которой на тонком бамбуковом шесте теплился масляный светильник, отбрасывая на маленький каменистый участок острова вокруг себя загадочные ломаные тени.
Ашблесс ощущал невероятную усталость. Он давно уже был в деле и повидал всякое. Однако теперь в нем крепла уверенность в близости чего-то нового и незнакомого. Воздух был словно наэлектризован, полон магии и таинств. Приблизительно то же самое он переживал на Риу-Жари, когда Бэзил Пич призывал миллионы тетр и срывал с неба луну. Чувство было таким, словно корабль уже отплыл и, увлекаемый течением таинственной неведомой реки, приближался теперь к ее устью, которое вот-вот откроется в простор безбрежного древнего моря, полного загадок. Ашблесс желал быть на борту этого корабля, когда это произойдет.
Можно было действовать более осторожно, но столь же безуспешно. Вопрос о том, кто сейчас правит бал, уже отпал. Пиньон предлагал ему всяческое содействие, поддержку, деньги. Выдвигал различные идеи. Ашблесс иронически хмыкнул. Мания величия, снедающая Пиньона, требовала теперь ему в утешение и дифирамбов от придворного поэта. Хотя, конечно, деньги здесь тоже были поставлены немалые. Но что ему до этих денег? Дело-то вовсе не в деньгах. Существовала возможность — и все более явная, — что именно корабль Пиньона первым выйдет в таинственное море.
Слева от поэта в ветхом доке стояли на якоре три китайские джонки — две тихие и темные, а в одной каюта была освещена. Лодка покачивалась на темной воде, и пятна света, льющегося из окон ее каюты, создавали ощущение, что и остров качается. Ашблесс поднялся, отряхнул брюки и двинулся по едва заметной тропинке, вьющейся между камней. Стараясь ступать как можно тише, он дошел до разваливающегося пирса. Внутри залитой светом каюты джонки поэт заметил склоненную голову Иларио Фростикоса; доктор был чем-то занят — наверное, творил очередную пакость, решил Ашблесс, с кем-то из семейства Пичей.
Оглядевшись по сторонам и убедившись, что за ним никто не следит, поэт заглянул в окно. На столе для препарирования перед Фростикосом лежал крупный карп, аккуратно вскрытый от жабр до хвоста, распяленный и приколотый к подставке длинными Т-образными булавками. Все внутренние органы рыбы были как на ладони. Фростикос что-то проделывал с медленно бьющимся сердцем, срезал с него скальпелем тончайшие полоски тканей. Полные ужаса глаза карпа неподвижно смотрели в окно. Небольшое вращающееся устройство непрерывно орошало глотающую воздух рыбу водяной пылью, предохраняя ее от пересыхания и гибели. Фростикос осторожно достал из брюха карпа орган размером с оливку и опустил его в наполненную прозрачной жидкостью лабораторную колбу. Подняв колбу к свету, он некоторое время рассматривал ее содержимое. На миг Ашблесс поверил, что Фростикос собирается единым духом осушить колбу, словно бокал с мартини, однако тот просто закупорил ее и убрал в стеклянный шкаф.
Внезапно Фростикос замер, будто у него перехватило дыхание, и, пошатнувшись, отступил от стола на шаг. Захрипев, он широко открыл рот и вцепился рукой в горло; при этом выражение его лица приобрело заметное сходство с выражением карпа на препарационном столе — такие лица бывают у тех, кто, открыв дверь, сталкивается за ней нос к носу с улыбающейся смертью. Фростикос упал на колени, его грудь судорожно вздымалась от невероятных усилий. Непроизвольно махнув рукой, он сбросил на пол поднос с блестящими хирургическими инструментами. Потом впился скрюченными пальцами в застежки черного саквояжа и, ломая ногти, принялся их расстегивать, потом вывалил содержимое саквояжа на пол перед собой. Баночки, коробки, упаковки таблеток и прочие медикаменты раскатились во все стороны. Трясущимися руками Фростикос схватил зеленую склянку, с усилием откупорил ее, отхлебнул, потом привалился спиной к книжному шкафу — по его подбородку стекала и капала на рубашку зеленая жидкость.
Фростикос ужасно осунулся — кожа обтянула кости так туго, что его лицо стало напоминать череп, и доктор походил на живой труп. Пергаментная кожа под скуловыми костями медленно то втягивалась внутрь, то чуть раздувалась, словно тонкий слой ткани на пульсирующих жабрах. Фростикос с усилием поднялся, упал в кресло, склонив голову на руки, и просидел так с минуту, тяжело дыша, потом встал, поправил одежду и не торопясь, методично собрал с пола и спрятал обратно в саквояж рассыпавшиеся склянки и пачки таблеток. После этого он собрал хирургические инструменты в неглубокий поддон, выключил обрызгиватель, вытащил булавки из мертвого карпа и, взяв рыбу за хвост правой рукой, облизал пальцы левой. При виде такого странного действия Ашблесс вздрогнул и поежился, затем поспешно отступил в тень — Фростикос резко обернулся.
На глазах у Ашблесса рука в белом рукаве высунулась из окна и выбросила карпа в воду около пирса. Как только рука скрылась, Ашблесс вернулся к окну. Он опять увидел Фростикоса — доктор с закрытыми глазами сидел в кресле, его спокойное лицо больше не казалось изможденным. Фростикос словно бы засыпал, как будто странное происшествие неимоверно измотало его.
Ашблесс обернулся и посмотрел в воду — препарированный карп был еще там, висел, зацепившись за выступающие щепы сломанной сваи, — и хотя поэт знал, что рыбина ему мало что скажет, он решил посмотреть на нее. Он лег на живот и свесился над водой, потом сполз вниз еще немного, удерживаясь правой рукой, а левую вытягивая вперед до отказа — рискуя сорваться вниз. Он сумел дотянуться до носа карпа, но подхватить рыбу не смог — она была слишком скользкой. Карп соскочил с щепы и упал в воду — в желтом свете, льющемся из каюты джонки, Ашблесс не отрываясь следил, как карп тонет хвостом вперед.
