Бобби подошла поближе и уставилась в книгу.
— Почитай мне, — попросила она.
— ПАРАЦЕЛЬС (см.), — читал Пирс, — предполагал, что, наряду с созданиями, родственными Земле, Воде и Воздуху, существуют еще и такие, что родственны Огню, и называл их Саламандрами.
— Валяй дальше.
— Почему эти слабые создания, любящие влагу и живущие в лесах, считаются огнеупорными, сказать невозможно, однако так было всегда. — Пирс подвинулся, чтобы Бобби могла присесть рядом на узкую кровать. — Бенвенуто Челлини в детстве видел большую пламенеющую саламандру, и отец с размаху дал ему затрещину, чтобы, помня о боли, он не забыл и это редкостное происшествие.[104]
Бобби всмотрелась в страницу. Там было изображено что-то вроде монеты или печати, с подобием ящерицы среди символических языков пламени и латинской надписью.
— Что это?
— Наверное, та самая саламандра.
— Мой дедушка однажды видел саламандру. Прямо за церковью.
— Я тоже видел. В лесу.
— Я не о тех красненьких. Я о духе.
— Ну да, — сказал Пирс.
— Это был дурашливый дух. Дедушка задал ему вопрос, а он стал его морочить.
— Да ну?
— Потом он показал свою силу и не поддался дедушке. Было это той ночью, когда лес заполыхал. Давай другую страницу.
Пирс перешел к другим богам. Гермес в крылатой строительной каске и сандалиях «Кедс»,[105]очень похожий на фигурку с задней обложки телефонной книги: человечек несет по телеграфной линии цветы. И больше ничего.
— Страна Голопопия, — уважительно произнесла Бобби. — Ну ваще.
— Ну, — начал Пирс, однако Бобби вскочила и метнулась в свою постель, услышав то, чего он не услышал: чьи-то шаги в переходе.
Когда Винни вошла, Бобби как раз успела укутаться до подбородка в одеяла Бёрд. Винни несла им завтрак; наряд — нью-йоркский костюм (так его мысленно называл Пирс) и осенняя шляпа из лисье-рыжего плюша с фазаньим пером — был дополнен воскресным макияжем, в том числе духами, которые Пирс вдохнул, когда она ставила на его прикроватный столик тосты.
— Сэм считает, тебе сегодня лучше не ходить на мессу, — сказала она. — Полежи в постели. Ладно?
Пирс торжественно кивнул.
— Тебе что-нибудь понадобится?
— Нет.
Винни помедлила у кровати Бобби, тоже спросила, не нужно ли ей чего-нибудь, получила ожидаемый ответ (было очевидно, что любой другой поставил бы ее в тупик) и высказала предположение, что вскоре явится отец, ее проведать.
— Никакой не отец.
— Хорошо, мистер Шафто. Миссис Калтон нам говорила…
— Он не мой отец.
— Хорошо. — Винни не хотелось в это углубляться. — Мы скоро вернемся. Отдыхай.
Она тихонько притворила за собой дверь.
Бобби и Пирс долгое время молча прислушивались, как суетится семейство, садясь в машину, как кто-то вернулся в дом за забытой вещью, как завелся мотор, скрипнула передача, и наконец все стихло. Еще мгновение Пирс лежал неподвижно, глубоко, на пределе терпения ощущая мир и покой пустого дома и то, что пропускает мессу; покой этот, как пламя в его груди, нес в себе невероятные возможности.
На сей раз Пирс выбрался из кровати; книгу в темном переплете он прихватил с собой.
— Это твоя мама?
— Да.
— А им она не мать.
— Их мама умерла.
— А где твой папа?
— В Бруклине, в Нью-Йорке. Она выбралась из-под одеял.
— Покажи.
— Это было очень давно. В Старом Свете.
Пирс открыл книгу на простынях в ее кровати: страна Голопопия.
— Давай, — сказала Бобби.
Винни сейчас, должно быть, преклонила колени, ожидая причастия; вынимает четки, чтобы заполнить время до начала представления (так всегда казалось Пирсу, когда он вглядывался в ее лицо); бледно-янтарные четки, похожие на глицериновые леденцы от кашля.
— Гляди-ка, — сказала Бобби. — Что это с ним?
— Не знаю. Так получается.
— Хоть шляпу вешай.
— Можешь его потрогать. Если хочется.
Бобби потрогала, осторожно, одним пальцем. Сама она оставалась прикрытой, маленькие пальчики изящно лежали на холмике, как у матери-Венеры на следующей странице словаря. Когда он мягко потянул ее за руку, она со смехом полуотвернулась, потом снова откинулась на подушку и вытянулась, радостная, руки за головой; хотя круглые коленки по-прежнему плотно сведены.
— Можешь ее поцеловать. Если хочется.
Скорее всего, это было сказано ради смеха, без расчета на согласие — Бобби любила так над ним подшучивать; быть может, она удивилась, когда он принял вызов. Лобызание. Подалось, хотя на вид выпуклость твердая; лихорадочный жар еще есть; запах будет вспоминаться не часто, но полностью не забудется — не такой, отдающий морем, как у взрослых женщин, которых тоже будет иной раз удивлять его готовность.
Восьми-девятилетние камберлендские девочки в те дни либо знали о сексе все, либо не знали ничего. Бобби не знала ничего — ничего, кроме двух-трех скабрезных словечек, Пирсу же не были известны даже и они; когда его мать обнаружила, что все ее представления на самом деле неправильны, она решила, что этот предмет словами не опишешь, а потому и не пыталась. И вот Пирс и Бобби по большей части просто лежали рядом, целомудренно, как рыцарь и дама в постели, разделенной мечом;[106]они познавали упоительный восторг взгляда и прикосновения, восторг этот был познанием, тем самым, которое змей принес Адаму и Еве, тем самым, которым упивались офиты: они познали свою наготу.
— Твой дедушка приехал! — выкрикнула Бёрд у двери бунгало (Пирс с Бобби разошлись обратно по своим кроватям и пристойно укрылись одеялами). — Он уже здесь!
Бёрд всмотрелась в лицо Бобби, любопытствуя, как та примет эту новость, но ничего на нем не прочла; единственно, впервые она показалась чужой, неуместной в кровати Бёрд и в их доме, мимолетной гостьей, которая уже уходит.
Глава девятая
Волосы его стояли торчком, густые и черные, без старческой седины, но лицо избороздили морщины до того глубокие, что их можно было принять за жуткие шрамы: они пересекали щеки, лоб — мало того, разбегались от бровей и глаз. Прибыл он в пикапе, который вел кто-то другой, — когда Флойд вышел и двинулся к крыльцу, водитель остался в машине.
