— Так нечестно! — пискнул кто-то в толпе, но ему живо заткнули рот: на то и бой без правил, чтобы понятия «честно» и «нечестно» не признавались.
Какой-то доброхот швырнул Клещу свой ножик, но и тот почти мгновенно последовал за первым. Рой вошел во вкус, и уголовнику пришлось несладко: против отработанных приемов неизвестной ему борьбы он мог противопоставить лишь то, чему с подзаборного детства его учила улица: пытался выцарапать противнику глаза, подставить ногу… Даже укусил один раз, но Капрал будто даже не почувствовал его крысиных зубов, красиво завершив бросок, стоивший Клещу двух сломанных ребер и отбитого локтя.
Мало сказать, что шансы уравнялись: Рой уверенно лидировал в поединке и, происходи это на настоящем ринге, секундант уголовника давно бы выбросил полотенце, признавая полное и безоговорочное поражение своего подопечного. Или судья прервал бы бой, объявив техническую победу Гаала. Но это — в благородном мире спорта. Здесь же призом была не медаль, кубок или изукрашенный блестящей фурнитурой почетный пояс. Здесь на кону стояла жизнь, и сдаться — означало умереть или пережить позор поражения и стать изгоем в обществе, живущем по волчьим законам, что уголовник считал гораздо более худшим исходом. Поэтому, как бы ни тяжко приходилось зачинщику — физически он уступал Рою по всем показателям, — как бы ни понимал он, что симпатии зрителей давно не на его стороне, ему оставалось лишь одно — драться, пока он еще может стоять на ногах. Поэтому он каждый раз упрямо поднимался, пусть лишь для того, чтобы снова и снова оказаться на полу.
Бой уже походил на избиение: поврежденная рука Клеща висела плетью, лицо и грудь были залиты кровью из рассеченной брови и расквашенного носа, один глаз почти полностью скрылся под огромной опухолью. Не имея сил вздохнуть полной грудью, он хватал перекошенным ртом воздух, но из-за духоты тот не насыщал кровь так необходимым мозгу кислородом. Капрал выглядел немногим лучше соперника, но все-таки превосходил его.
Толпа орала во весь голос, подбадривая то Клеща, то Роя, призывая одного держаться, а другого — прикончить побежденного. Каторжники, целиком и полностью отдавшись зрелищу, совсем забыли об осторожности, а оставленные «на шухере» давно покинули свои посты и присоединились к зрителям, поэтому ворвавшиеся в барак надзиратели свалились как снег на голову.
Получивший передышку Клещ рухнул на колени, но всем, включая победителя, уже было не до него: огрызаясь и отбиваясь всем, что попало под руку, зрители разбегались по своим местам, преследуемые озверевшими охранниками, орудующими своими дубинками будто цепами. Потом в воздухе повисли зеленоватые клубы слезоточивого газа, и каторжникам окончательно стало не до сопротивления.
В помещении царила темнота — свечи повалили в первую очередь, — прорезаемая тусклыми в клубах ядовитого тумана лучами фонариков и синими сполохами электрошокеров, которыми добивали еще пытающихся оказывать сопротивление. Отовсюду слышны были стоны и крики раненых, лежащих среди поваленных нар, кашель и звуки рвоты. Глухо доносящиеся из-под противогазных масок надзирателей голоса походили на заклинания шаманов, очень соответствующие окружаемому хаосу…
И лишь когда зажгли свет и принялись наводить порядок, выяснилось, что затеявший весь этот бедлам уголовник по кличке Клещ лежит бездыханным в луже крови. Горло его от уха до уха было распластано чем-то острым…
Глава 11
— Говорите, что пожелаете, заключенный, — господин старший надзиратель был подчеркнуто вежлив, — но я никогда не поверю, что вы, бывший солдат, способны хладнокровно перерезать горло беспомощному человеку. Я бы еще понял, будь вы осуждены по уголовной статье: кража, изнасилование, мародерство, убийство, наконец. Но нет, ничего подобного — участие в вооруженном мятеже против законной власти. И, кроме того, я внимательно ознакомился с документами, приложенными к вашему делу. Никаких противозаконных поступков — даже приводов в полицию в детстве. С вашей биографией, заключенный Гаал, можно смело баллотироваться в столичные мэры! И тут такой вопиющий случай. Ну, признайтесь, Гаал, что это не вы убили заключенного Щагу.
— Кого? — поднял голову Рой.
— Да Клеща, Клеща! — досадливо отмахнулся старший надзиратель. — Я и забыл, что вы там обращаетесь друг к другу не но именам, а по собачьим кличкам! Вас, кстати, как называют?
— Капрал.
— Мог бы и сам догадаться… Вы не имеете явно выраженных особенностей, чтобы получить кличку, как у вашего товарища по тройке Горбатого. И вы тут еще слишком недолго, чтобы заключенные достаточно изучили ваш характер и наградили соответствующим «погонялом», как другого вашего товарища Ботало, если не ошибаюсь? У меня тоже за наши с ним немногочисленные встречи сложилось впечатление о его чрезмерной болтливости…
— Не улавливаю связи.
— Ну как же! В Мугату, прославленной нашей животноводческой области, коровам вешают на шею колокольчики, чтобы было издали слышно. Колокольчик такой и называется боталом.
— Вы из деревни? Никогда не сказал бы.
— Что вы! Мы с вами земляки. Я из Надречного, что рядом с вашими Заводчанами.
Рой внимательно посмотрел на старшего надзирателя, но взгляд того был безмятежен: либо он говорил чистую правду, либо умел врать не краснея. Что при его профессии — небесполезное умение.
— Я бы не сказал, что Надречный находится рядом с Заводчанами, — пожал он плечами. — Я бы даже сказал — совсем не рядом.
— Ну и что? До Столицы далеко, а значит, мы с вами земляки. Правда, я не работал на заводе, как вы, а пошел в военное училище.
— И где у нас готовят тюремных надзирателей?
— Ну, я не сразу стал надзирателем. Пришлось послужить, повоевать, как и вам… А потом… Жить-то надо.
— Некоторые предпочитают голодать.
— Ха! Вы совсем недолго в криминальной среде, а воровские понятия уже, как вижу, переняли.
— Пришлось.
— Вот и мне пришлось отставить кое-какие убеждения, чтобы семье не пришлось голодать. У меня больная жена и две дочери, заключенный Гаал.
— Извините…
— Ничего, я привык. Итак, давайте вернемся к нашему разговору: кто из ваших товарищей мог убить заключенного Щагу?
— Зачем им это?
— Ну, например, чтобы оградить вас от его нападок. Вы весьма ценный член тройки — я в курсе, что вы сумели в одиночку, практически голыми руками нейтрализовать самоходную баллисту, — а Клещ не успокоился бы, пока не загнал бы вас в гроб. Не знаю уж, что вы там не поделили… Так кого вы подозреваете?
— Я — никого.
Старший надзиратель вскочил со стула и прошелся по комнате, заложив руки за спину.
— И вот как с вами разговаривать? Вы знаете, что я могу плюнуть на расследование, поверить вам и сообщить в Столицу, что один из заключенных в драке убил другого. Поскольку срок вам добавить нельзя — у вас и без того бессрочная каторга, — скорее всего, вас приговорят к смертной казни. Вы этого хотите?
