Люк громко засмеялся:
— Ни за что в жизни, Мэннинг. Я с трудом терплю то, что вы останетесь наедине с проклятой канарейкой Эйты, и уж тем более не потерплю, чтобы вы остались с одной из женщин, находящихся у меня в доме.
— Совсем недавно она была в моем доме.
— Будь вы джентльменом, вы забыли бы об этом факте с того момента, как она перестала находиться под вашей защитой.
Роуленд покачал головой.
— Сколько раз, черт возьми, я должен напоминать всем, что я не джентльмен? Элизабет, наденьте платье. Мне нужно обсудить с вами нечто весьма важное. Наедине.
У нее подпрыгнуло сердце. Возможно, он знает, каким образом вытащить ее из этой…
— Обсуждайте сейчас. Здесь, — заявил Люк с таким выражением лица, которое не допускало возражений. Роуленд внимательно посмотрел на герцога.
— Знаете, что бы вы обо мне ни слышали, все это правда, — медленно произнес он.
— Вы забыли, что я отнюдь не понаслышке знаком с вашим характером, Мэннинг? Было дело, когда вы заставили вашего единокровного брата скрываться, а затем было дело о подкупе графини, не говоря уже о вашем тогдашнем желании освободить меня и других от той мелочи, которую мы называем жизнью.
— Да, вы оказались в моем кабинете в три часа утра, чтобы тайком забрать состояние графини. — Он тяжело вздохнул. — Слушайте, если вам так чертовски интересно то, что я должен сказать Элизабет, вы можете остаться.
— Как будто я нуждаюсь в разрешении остаться в своем собственном доме, — сухо произнес Люк, усаживаясь в смешное дамское кресло, которое оказалось рядом. — Так давайте.
Элизабет задержала дыхание и заметила, что Роуленд испытывает неловкость. Таким она видела его впервые.
Некоторое время он изучал свои ногти.
— Мне нужен рецепт вашего хлеба с орешками. Элизабет вздрогнула от неожиданности.
— Понимаете, надвигается Аскот, — сказал Роуленд. — Мне необходим стимул для конюхов.
Брови Люка поползли вверх.
— Да, разумеется. — Элизабет подскочила к секретеру и быстро нацарапала гусиным пером рецепт. — А новая кухарка не знает? — Она постаралась произнести это как можно тише.
— Нет, — бесстрастно ответил Роуленд.
— Вы хотите, чтобы я вернулась и помогла вам?
Двое джентльменов заговорили одновременно, лающий окрик Люка перекрыл согласие Роуленда.
— Ни в коем случае! — решительно заявил Люк. — Да вы с ума сошли! Элизабет, сейчас весь Лондон следит за каждым вашим перемещением!
— Я знаю, но у меня долг перед мистером Мэннингом, — возразила она.
— Тут полностью виновата она, — с еле заметной улыбкой сказал Роуленд. — Она уволила мою кухарку, которая до прихода мисс Ашбертон вполне меня устраивала.
— Я не увольняла кухарку. Ее уволил Лефрой.
— Довольно! — раздраженно сказал Люк. — Элизабет, вы должны заниматься тем, чем занимаются леди, отправляющиеся завтра в Виндзор. А вы, сэр, найдете себе другого разнесчастного повара. И еще одна просьба, Мэннинг. — Кажется, теперь настала очередь Люка почувствовать смущение.
— Да?
— Если вам удастся выиграть Золотой кубок, считайте меня своим должником.
Роуленд улыбнулся, напомнив лису, которая оказалась в нескольких дюймах от еды.
— И что это вам дает?
Испытывая явную неловкость, Люк провел ладонью по черной шевелюре.
— Элизабет, вероятно, вам следует оставить нас для…
— Простите меня, но… ни за что. — Элизабет засмеялась, поскольку она произнесла то, что не осмелился бы сказать ни один гость герцога. Жизнь на грани бедствия, похоже, растворила последние остатки ее природной благовоспитанности.
— Так что же? — проворковал Роуленд.
— Пятерку, — пробормотал Люк.
— Всего лишь? — Роуленд потер виски, словно они у него заболели.
— О, — выдохнула Элизабет. — Вы никогда не ставили на скачках по пятьсот фунтов.
Когда Люк ничего не сказал, это сделал Роуленд:
— Готов спорить, что это не так.
Она расслабилась и снова выдохнула:
— Ой, всего пять фунтов!
Глаза у Люка потемнели, в то время как в светло-зеленых глазах Роуленда блеснула искорка.
— Опять неправильно.
— Пять тысяч? Но это… невозможно, — недоверчиво проговорила Элизабет.
— Вот так сюрприз, — пробормотал Роуленд, — А я думал, что вы знаете, как ведут себя мужчины. Не знаете? Ну что ж, буду счастлив обучить вас кое-чему. Рискну предположить, что это джентльменское пари, вероятно, является делом чести и связано с маленькими ставками в книге регистрации. Не возражаете, если я спрошу, кто вас поддерживает?
Кажется, Люк готов был наброситься на своего собеседника.
— С удовольствием — проскрипел он. — Пимм. — Он заставил всех герцогов в Лондоне сделать ставку на то, что ваша кобыла проиграет мерину Татта.
Элизабет вгляделась в лицо Роуленда и не нашла в нем даже следа удивления.
— Цена герцогской гордости в самом деле высока, ваша светлость, — растягивая слова, проговорил Роуленд.
То, о чем Роуленд Мэннинг предпочел не информировать людей Хелстон-Хауса после неудачной попытки поймать эту дурацкую канарейку, стало вполне очевидным днем позже.
Он должен был быть в Виндзоре. Конечно, не на балу, а в позолоченных конюшнях. Всем было известно, что Принни любил Аскот, почти так же как любил содержать победителя. А еще принц любил страховать свои пари, пригласив и Роуленда, и Таттерсоллза разместить их лошадей в королевских конюшнях.
Роуленд не знал, как будут разворачиваться события, но если жизнь его чему-нибудь и научила, так это тому, что шанс поймать своевольную обезьянку успеха заключается в том, чтобы наблюдать возможности развития ситуации.
Деньги были той штукой, которая занимала его мысли каждую минуту каждого проклятого дня. У него болела и ныла грудь, когда он шагал среди ночи из обширной конюшни к старому письменному столу в своем кабинете в главном здании. Все, что он построил, грозило распасться.
Впервые за все время конюхи продемонстрировали зачатки сомнения, пусть даже и не осмелились высказать его вслух.
Поставщик сена и соломы в Лондоне предупредил, что это может оказаться последней партией. Его репутация больше не была надежной. Пока он не выиграет Золотой кубок, намекнул ему поставщик.
Строительство последней конюшни застопорилось. Пока не изменятся обстоятельства, проинформировали строители.
Никто больше не верил ему, когда он пытался доказать, что скоро получит деньги независимо оттого, выиграет или проиграет. Он провел ладонью по лицу. Он ходил по проволоке под куполом цирка Пимма.
