Вежливая улыбка сбежала с лица Родионова, он стал серьезен и хмур.
— А знаете ли вы, что! — возвысил голос Сущий и стукнул кулаком по папочке. — Известно ли вам, что когда я творил вот это, температура у меня достигала до сорока одного градуса?
— М-м, — поиграл бровями Родионов, изображая уважительное и понимающее удивление. — Горение духа…
— Да будет вам известно, — наседал автор, — что когда теща устроила скандал, дескать, я жгу много света на кухне, я стерпел, да…
Кумбарович за спиною у гостя делал круглые глаза и вертел пальцем у виска. Павел хмурился больше и больше. Был уже один случай, когда подобный человек бросился на него через стол, целясь острием карандаша в лицо.
— Но когда дети стали меня дергать и донимать, когда жена стала вмешиваться, я немедленно…
— Позвольте матерьял, — холодно перебил Родионов.
— Всему свой час! — твердо возразил Сущий и взглянул зачем-то на часы.
Повисла напряженная пауза. Посетитель пожевал тонкими губами, словно бы раздумывая, давать или не давать труд свой на поругание.
Павел, скосив глаза, разглядывал рукопись. Было видно, что на ней пластали колбасу. Скорее всего, в «Сельских былях», подумал Родионов, приметив безжалостные глубокие надрезы и мутные жирные пятна на обложке. Это манера Кульгавого, редактора поэзии, только у него есть немецкая опасная бритва… Да еще эти засохшие брызги портвейна. Несомненно Кульгавый, кто же еще… А вот этот бурый полумесяц, это уже откуда-нибудь из эстетствующих, вероятно, из «Ноева ковчега», где поминутно пьют кофе и требуют от всех авторов исключительно верлибры…
— Час настал! — объявил Сущий и двинул рукопись к Родионову.
С двух строк все стало ясно, но Родионов сделал вид, что вчитывается, вытягивал губы трубочкой, наклонялся ниже и ниже, сдвигал брови. Откладывал страницу в сторону и снова тянул ее обратно, как бы для того, чтобы перечитать внимательнее.
Автор пристально следил за всяким его движением, привставал, помавал руками…
Через полчаса напряженной тишины Родионов перевернул последнюю страницу, заглянул — нет ли чего на обороте…
— Видите ли, — начал он осторожно. — Человек вы бесспорно одаренный. Стихи ваши действительно непросты. Очень верно вы пишете о том, к примеру, что когда на человека в темном подъезде нападают грабители и убийцы, у человека того невольно меняется выражение лица. Это наблюдение, несомненно, точное…
Автор судорожно дернулся всем телом, какая-то безумная надежда сверкнула в его взгляде, он сцепил дрожащие худые кисти…
И снова страшная волна жалости ударила Родионова под самое сердце, ему захотелось вымолить пощады для этого бедного человека, для его брошенных детей и жены… Он растерянно огляделся. В голом и неприютном углу, спиною ко всему миру, прилежно клонилась над столом Неупокоева. Каждый материал давался ей с огромным напряжением и неизменно отклонялся, возвращался на доработку, а то, что удавалось ей напечатать неизменно подвергалось сокрушительной и веселой критике на летучках…
— Тум-бурум-бурум! Тум-бум-бурум! — послышался вдруг из коридора приближающийся маршик. — Тум-бурум! Тум-м!..
Лицо Сущего окаменело. Он медленно стал приподниматься, напряженно глядя на входную дверь. Дверь широко распахнулась…
На пороге стоял маленький упитанный Бердичевский. На голове его горел и малиново переливался бархатный берет. В руках держал он аккуратный новенький саквояжик.
Увидев Сущего, он запнулся, улыбка спорхнула с его лица, он встревоженно оглянулся и крепко прижал к груди саквояжик.
— Здравствуй, ворюга! — раздельно и торжественно проговорил Сущий, не сводя с Бердичевского глаз…
Кумбарович молча выскользнул из кабинета. Павел все еще стоял в нерешительности, но взглянув на лица противников, тоже поспешил вслед за ним на двадцатый этаж, в буфет.
— Экий чудной раскоряка, — отхлебнув кофе, задумчиво произнес Кумбарович. — А гордый ведь!
— Знаешь что, Кумбарович, — вздохнул Родионов. — Ведь таких Бог любит. А уж сам-то он в своей правде будет до конца стоять. Он духом живет…
— Ты вернись к нему, напечатай рукопись. Вот шуму будет! Ладно, выкладывай, что там с подвалом…
Возвратившись через полчаса Родионов обнаружил у своего стола бодрого мужичка, который ютился на шатком стуле и вскочил тотчас при его появлении. Родионов вынужден был пожать протянутую сыроватую руку и, приняв самый суровый вид, уселся на свое место. День, похоже, складывался неудачно.
Павел мельком оглядел поле боя. У дверей лежал поваленный стул, чуть-чуть сдвинут был с места тяжелый шкаф. Клочок малиновой материи зацепился за торчащий из шкафа гвоздик. Больше никаких следов…
Только не давать ему читать вслух, забеспокоился Родионов, видя как гость его, сверкнув проплешинами, низко наклонился над портфелем, потянул из него рукопись, но тут же сунул ее обратно и выпрямился. Можно было предположить, что наклонялся он единственно затем, чтобы быстренько сменить лицо, настолько разительно преобразился его облик. Брови были сдвинуты, щеки налились вдохновенным багрянцем…
— Я для начала, для первого, так сказать, ознакомления, — проговорил автор и объявил сразу же, не дав Павлу вставить слово, — «Отчий воздух», часть первая, — и снова без паузы взвыл профессионально: «Я видел Крым и воздух чистый, где рано утром шар лучистый…»
— Продолжаю! — крикнул Родионов.
— Ну? — сбился декламатор и недоверчиво глянул на Павла.
— Примерно, в общих чертах, но вы следите за сутью, — предупредил Родионов. — Дальше у вас написано про то, что за границей воздух еще чище, в Швейцарии, к примеру… Как там красиво, ухожено и подстрижено… Нет, Швейцария не подходит, не ляжет в размер стиха. — поправился он. — Цейлон, может быть, или…
Брови у посетителя удивленно приподнялись, он быстро выхватил из портфеля свои листки, сверился. Затем перевернул страницу, пряча текст от Павла.
— Вы дальше говорите о том, что воздух родного Кузнецка для вас гораздо целебнее…
— Тагила, — поправил автор. — Где читали? Это стихотворение было обнародовано только в нашей районной прессе…
— Логика развития поэтического образа, — объяснил Родионов.
— Ну хорошо, — согласился автор. Отвел глаза в угол, подумал мгновение и, победительно усмехнувшись, потер ладонью об ладонь. — Я вам сейчас другое прочту. Уж это всем нравится. Нет такого человека…
— Про баню?
— Откуда вы догадались? — изумился собеседник и с тревогой уставился на Родионова.
— Ага, — не стал объяснять Павел. — Итак, простая деревенская банька. Веничек, каменка, духмяный парок… Бьюсь об заклад, что именно «духмяный»! Как славно выскочить голышом, да в студеную речку, да снова на полок и снова веничком, веничком… А в конце для контраста — городская ванна, дескать, совсем, совсем не то…
