Он подошел к сути. Весь трюк – это предупреждение. Он показывает, на что способен.
– Если я узнаю, что вы утаили информацию, важную для следствия, я посажу вас в тюрьму. Сможете попрактиковаться, когда окажетесь в одной камере с парнем, которому нечего терять. – Руиз закрывает блокнот и засовывает его в карман. Дыша на ладони, он добавляет: – Спасибо за внимание, профессор.
14
Бобби Моран нагоняет меня в фойе. Он выглядит еще более помятым, чем обычно, на его пальто налипла грязь, из карманов торчат бумаги. Интересно, он просто не выспался или предчувствует что-то дурное?
Быстро моргая за стеклами очков, он бормочет извинения:
– Мне надо поговорить.
Я смотрю поверх его головы на настенные часы.
– У меня другой пациент…
– Пожалуйста…
Надо отказать. Нельзя позволять людям приходить просто так. Мина будет в ярости. Она прекрасно управлялась бы с делами, если бы не пациенты, пропускающие назначенное время и приходящие потом без предупреждения.
– Так каши не сваришь, – говорит она обычно, и я соглашаюсь с ней, даже не совсем понимая, что она имеет в виду.
Наверху я приглашаю Бобби сесть и наспех меняю свое утреннее расписание. Он кажется смущенным из-за всех затруднений, которые вызвал. Сегодня он другой: более приземленный, воспринимающий реальность лучше, чем обычно.
– Вы спрашивали меня, что мне снится. – Он смотрит на пятно под ногами.
– Да.
– Я думаю, со мной что-то не так. Я не могу отбросить эти мысли.
– Какие мысли?
– Во сне я причиняю людям боль.
– Как вы причиняете им боль?
Он жалобно смотрит на меня:
– Я пытаюсь не спать, я не хочу засыпать. Арки велит мне идти в кровать. Она не понимает, почему я смотрю телевизор в четыре утра, завернувшись в одеяло на диване. Это из-за снов.
– А что в них?
– В них случаются плохие вещи – но ведь это не значит, что я плохой человек. – Он ерзает на краешке кресла, его глаза бегают. – Девушка в красном платье. Она появляется в самые неожиданные моменты.
– В ваших снах?
– Да. Она смотрит на меня – сквозь меня, словно меня нет. Она смеется.
Его глаза, сверкнув, заметно расширяются и тон внезапно меняется. Ерзая в кресле, он поджимает губы и скрещивает ноги. Я слышу резкий женский голос:
– Итак, Бобби, не ври.
– Я не вру.
– Он прикасался к тебе или нет?
– Нет.
– Мистер Эрскин хочет услышать другое.
– Не заставляй меня говорить это.
– Мы не хотим терять время мистера Эрскина. Он проделал весь этот путь…
– Я знаю, зачем он приехал.
– Не говори со мной таким тоном, милый. Это невежливо.
Бобби засовывает свои большие руки в карманы и топает ногой. Он произносит тихим шепотом, прижав подбородок к груди:
– Не заставляй меня говорить это.
– Просто скажи ему, и мы пойдем обедать.
– Пожалуйста, не заставляй.
Он трясет головой, и все его тело содрогается. Поднимает глаза на меня, и я понимаю, что он вернулся в реальность.
– Вы знаете, что яички голубого кита размером с «фольксваген»-«жучок»?
– Нет, я этого не знал.
– Мне нравятся киты. Их так легко рисовать и вырезать.
– Кто такой мистер Эрскин?
– Я должен его знать?
– Вы упомянули его имя.
Он качает головой и подозрительно смотрит на меня.
– Вы с ним встречались?
– Я родился в одном мире. А теперь по пояс увяз в другом.
– Что это значит?
– Я должен удерживать вещи, я должен их удерживать.
Он меня не слушает. Его мысли движутся так быстро, что не могут сконцентрироваться на одном предмете дольше нескольких секунд.
– Вы рассказывали мне о своих снах. О девушке в красном платье. Кто она такая?
– Просто девушка.
– Вы ее знаете?
– У нее обнаженные руки. Она поднимает их и проводит пальцами по волосам. Я вижу шрамы.
– Как они выглядят?
– Это не важно.
– Важно!
Склонив голову набок, Бобби проводит пальцем по внутренней стороне рукава рубашки от локтя до запястья. Затем снова смотрит на меня. В его глазах ничего не отражается. Он говорит о Кэтрин Макбрайд?
– Откуда у нее эти шрамы?
– Она сама себя порезала.
– Откуда вы это знаете?
– Это знают многие. – Бобби расстегивает манжет рубашки и закатывает левый рукав. Потом протягивает мне руку ладонью вверх. Тонкие белые шрамы еле видны, но легко узнаваемы. – Они словно знак отличия, – шепчет он.
– Бобби, послушайте меня. – Я наклоняюсь вперед. – Что случается с девушкой в ваших снах?
В его глазах отражается паника, подобная растущей лихорадке.
– Я не помню.
– Вы знаете эту девушку?
Он качает головой.
– Какого цвета ее волосы?
– Каштановые.
– А глаза?
Он пожимает плечами.
– Вы сказали, что во сне причиняете людям боль. А этой девушке?
Вопрос слишком прямолинеен. Бобби с подозрением глядит на меня:
– Почему вы на меня так смотрите? Вы записываете разговор на магнитофон? Вы крадете мои слова? – Он озирается по сторонам.
– Нет.
– Тогда почему так смотрите?
И тут я понимаю, что он говорит о «маске Паркинсона». Джок предупреждал меня об этом. Мое лицо может становиться полностью неподвижным и непроницаемым, как у статуи с острова Пасхи.
Я отвожу взгляд и пытаюсь начать заново, но мысль Бобби уже пустилась в путь.
– Вы знаете, что год тысяча девятьсот шестьдесят первый можно написать перевернутым, и он будет выглядеть точно так же? – спрашивает он.
– Нет, я не знал.
– Такое снова случится в шесть тысяч девятом году.
– Мне надо узнать о вашем сне, Бобби.
– No comprenderás todavía lo que comprenderás en el future.
– Что это значит?
– Это по-испански. Ты пока не понимаешь того, что поймешь в конце. – Внезапно он морщит лоб, словно забыв что-то. Затем это выражение сменяется полным недоумением. Он не просто потерял нить рассуждения, он вообще забыл, зачем сюда пришел. Он смотрит на часы.
