class="p1">Почему бы и не посмотреть, как в других мирах люди живут? В отпуске она по-хорошему лет пять уж не была…
Вместо эпилога
Загудел, завыл по-над дворцовою площадью рог, и отзываясь на голос его дружно ударили колокола. Звонкая медь расколола морозный воздух и смешалась с разноцветными бликами, что легли на первый снег. Впрочем, недолго ему оставаться нетронутым.
— Вы же сами понимаете, княгиня, — голос Святовита отвлек от окна, тем паче всё одно не разглядеть, что там — морозы в этом году на диво свирепые, вот и затянули, забрали стёкла даже не узорами, но просто толстою сизой пеленой льда. — Это единственный выход.
— Мой муж жив.
— Пока ещё. Мой брат силён…
Это было сказано с лёгким удивлением, будто до сих пор не верил Святовит, что князь Ратмара продержится ещё день.
Или два.
И три.
— … но и его силы не бесконечны. Более того, взваленная им на себя ноша истощает эти силы.
— Мой сын… прислал известие.
И оно заставило Святовита торопиться. Иначе он бы дождался смерти. Еще день-другой, или седмица, или даже месяц — так ли важно, когда уверен, что трон всё одно будет твоим.
И не был Святовит братом.
Роднёю — да, дальнею, по материнской линии, но сам себя назначил ближним родичем. И сам же, пользуясь слабостью, возвысился.
— Да, я читал… и не только я. Но, во-первых, ваш сын мог ошибиться. Как узнать того, кого он не видел с юных лет? Во-вторых, даже если это не ошибка, то… разве примет его этот мир? Чужака, выросшего в ином? И ничего-то не знающего ни про наши законы, ни про наши обычаи…
Он ещё уговаривал, но глаза нехорошо блеснули. Да и рука легла на рукоять меча превыразительно.
— Подумайте, — продолжил он, отступая к двери. — Если не о себе и муже, то хотя бы о дочерях.
За дверью — стража.
Ныне вон аж четверо. Сперва-то двоих приставили. Очень уж обеспокоен был Святовит. Вона, и на границе неспокойно ныне. Столь неспокойно, что Дубыне с сотнею своею отбыть пришлось. И вот лезет теперь в голову мысль, а не сговорились ли… Дубыня-то старый мужа друг, верный соратник и рука правая. Мог ли?
И верить не хочется.
И перебирается в памяти то, последнее собрание людей думных, на которых про границу кричали, про болота клятые да войска ляшские, которые только и ждут, чтоб войной пойти.
— Угрожаешь? — она глянула прямо и строго, пусть сердце и сжалось, потому что страшно. И да, не за мужа и себя, за себя она давно уж отбоялась. А вот за детей…
И за тех, взрослых… до чего же невовремя Гремислав отбыл.
Несчастье это опять же.
И письмо последнее, краткое такое, но дающее надежду. Ей, но не тому, у кого свои планы. С него станется и меч в руки взять.
— Сам-то не боишься? Он ведь вернётся.
— Гремислав? — Святовит к окошку вышел и выглянул. — Это вряд ли… поспрашивал я тут людей знающих. С головою у него беда. Память потерямши, а то и разум… с некромантами случается. Так что как бы самому ему в Тихую обитель не уйти. А что до второго… чужака, который силы не ведает, толку боятся? Так что, княгиня, решай… вона, люд уже собрался. Выходишь аль нет?
— А если нет?
— Если нет… скажем, что супруг твой преставился, а ты с горя за ним воспоследовала. Что до дочек твоих, то не бойся, мы не звери. Вырастим. Мужей подберем… всё чин по чину. Но можно и иначе. Скажешь слово и не будем держать. Возьмёшь вон и отбудешь в обитель какую. Будешь жить себе тихо, растить детишек и радоваться. Я умею дружить…
И всё-таки боится.
Что бы ни говорил — боится. Иначе не растекался бы мыслею по древу, но удавил бы или как там ещё принято? А он песни поёт.
— Хорошо, — княгиня склонила голову. — Будь по-твоему. Только… тяжек венец княжеский. Удержишь ли, Святовитушка?
— Да уж постараюсь…
На площади и вправду было людно. В глазах рябило. Ишь ты, сколько… Шимонины все-то явились, и не только мужики, но и жёны в полном убранстве, будто не слово слушать, но на казнь. Встали справа. Рядом с ними — Турухтановы, те в яркой парче да атласе, плечо к плечу, клинок к клинку. Чужаки в этом мире, но поди ж ты, обжились, прижились.
Родными стали.
И теперь вот… а ведь готовы. Эти будут верны клятве до последнего. И в глазах видно, что ждут они. Слова ли. Знака… хоть чего. Главное, чтоб подала. Тогда и выхватят они клинки, взметнут над головою и начнут сечу.
Без сомнений.
Без…
Головнёвы с ними. Серпуховы. Югаревы… много, много тех, кто остался верен клятве и князю. И от того сердце в груди ломит, вновь оживают сомнения. А не сказать ли это самое слово? Не попросить ли помощи, заступы, только… по другую сторону тоже собралось изрядно. Вон, Мамонтов стоит скалою в парчовой шубе, и сыновья его, все семеро, тут, пусть хмурые и по лицам не понять, довольны ли батюшкиным выбором, но подчинятся. А дальше — Гирьятовы и Шершовы. Те всегда-то метались, искали, где кусок сытней и власть милей. Выбрали, выходит… и драгоценный Францишек Стшетски тут же, выделяется худобою и чёрным цветом кафтана, только кружевной воротник шею хомутом обнимает, по последнее моде. Бриттские купцы тут же, пусть и второю когортой, но наёмников с собою привели.
Как же… младшие родичи.
Рожи разбойные и при оружии, хотя ж запрещено. Нет, будь тут Дубыня с дружиною или Гремислав, не рискнули бы.
А теперь…
— Горе случилось, — вышел на помост Святовит и голову опустил. — Беда великая к землям нашим подобралась, а защитить их некому…
Сказать?
И что тогда? Люди здесь собрались не просто так. Готовы схлестнуться. Сталь со сталью… умение с умением. А многие даром не обделены. И что получится?
Кровь получится.
Много крови.
Потечёт, побежит ручейками, что по мощёному двору, что по улочкам города, питая ненависть лютую, которая развалит княжество куда скорее Святовита.
— И тяжкое бремя упало на слабые женские плечи…
— Не дури, матушка, — тихо произнёс Жемайла, второй воевода, оставленный двор блюсти. А видишь ты… хотя чего уж, он со Святовитом давно породнился, сестру вон женою
