— Танюша, я вообще-то женат, но в принципе…
— Размечтался! Сшей мне тоже, вон, дело лежит… А то рука болит.
— И ногти жалко.
— И ногти, и себя. Что я здесь делаю в расцвете лет, за что пропадаю?
— За любовь к искусству.
— Это я давно отлюбила, мне бы что-нибудь посвежее.
Голицын взял папку с делом, взял специальный станок, в котором закреплялись бумаги, чтобы в них можно было проколоть шилом ровные дырки, а потом продеть в дырки нитку. Сел за небольшой столик, на котором стояли электрический чайник, сахарница и чашки, расчистил место для работы. Прочитав на обложке дела фамилию обвиняемого, удивился:
— Это ты по Васюкину уже закончила? Быстро!
— Он тоже ничего понять не успел. Думал, что я целыми днями глазками хлопаю и ногти крашу, а я его ко всем трем трупам железно привязала. Адвокат только крякнул.
— Французы называют это «Железный кулак в бархатной перчатке», — заметил Голицын, с трудом прокалывая первые пятьдесят страниц из трехсот, составляющих уголовное дело.
— А что делать? Мужчины меня недостаточно любят, вот и приходится их ставить на место.
— Какое счастье, что я в числе твоих друзей, — Голицын закрепил в станке следующую партию документов.
— Р-р-р-р! — Кожурина растопырила пальцы, изображая лапы готового атаковать тигра.
— Ой! Нет, не убивай меня…
— Ладно, живи. А вот приятеля твоего Шилова приласкать придется.
— Ты о чем?
— О том, что арестовывать его надо.
— Ты что, серьезно? — недоуменно смотря на Кожурину, Голицын заложил в станок очередную партию документов.
— Меньше будет тусоваться с авторитетами.
— Так это ж часть его работы.
— Под бандитскую дудку плясать?
— Тань, ты чего? — Голицын отложил шило. — Ты же не первый день в следствии, и оперативную работу знаешь.
— Юра, похищение людей — это преступление…
— О чем ты говоришь?!
— Я говорю о законе, который нельзя нарушать никому, в том числе и твоему распрекрасному Шилову. Превышение служебных полномочий — это минимум. А если по максимуму…
— Тань, ты бы не спешила, а? Я в теме, там море нюансов.
— Ну вот разберемся.
— А Шилов здесь при чем? Тех парней повязал Гера Моцарт, его и закрывайте.
— Его тоже, само собой. Им в камере на пару веселее будет.
Голицын встал, подошел к столу Кожуриной.
Она продолжала разглядывать пальцы, подправляя кроваво-красный маникюр.
— Тань… Ведь это Арнаутов тебя подбил? У него на Шилова давно зуб. Ты не допускаешь, что это его подстава?..
Кожурина воткнула кисточку в пузырек с лаком. С прищуром посмотрела Юрке в глаза. Она уже чувствовала, что он сейчас скажет. Ничего особенного, об этом давно шептались в прокуратуре.
И как только он это сказал, мгновенно отреагировала.
— …или ты замуж любой ценой хочешь?
— А не пошел бы ты на все буквы? Пока лицо целое!
Голицын хмыкнул и, качая головой, вышел из кабинета.
А уже через пятнадцать минут он разговаривал с Шиловым.
Они прогуливались по скверу неподалеку от здания прокуратуры.
— Значит, говоришь, банда Шилова — Дробышева? — усмехнулся Роман.
— Угу.
— Красиво звучит!
— Я поговорю с прокурором…
— Подставишься, и тебя тоже в оборотни запишут.
— Попытка — не пытка.
— Спасибо. Но, вообще-то у меня к тебе другая просьба. Мне надо Мишу Краснова выпустить на подписку. В тюрьме его заставят изменить показания, как Селиванова, или убьют.
Голицын что-то прикинул, вздохнул:
— Да-а, дела! Это надо с шефом решать.
— Попробуешь что-нибудь сделать?
— Попробую. Когда надо?
— Сейчас уже надо. Потом будет поздно.
— Как всегда. Ладно, давай!
Пожав Шилову руку, Юра ушел.
В эфире неслись короткие переговоры групп наружного наблюдения:
— «Первый» — «Шестому»: что у вас?
— Объект сел на скамейку, курит. Связь уходит. Ведем ее?
— Установите, кто такой, и догоняйте нас.
— Понял, первый. Работаю.
Шилов приехал домой, но заходить в квартиру не стал. Постоял на лестничной клетке, наблюдая в окно. Когда во двор въехала и скромно заняла место в ряду других машин неприметная «шестерка» темного цвета, он тихо выругался.
Выругался в свой адрес. Дебил! Ты что, первый год в розыске? Раз они взялись прослушивать телефон, то и «ноги», конечно, приставили. Как долго они за ним ходят? Еще вчера померещилось «что-то такое». Он проверился, и решил — действительно, померещилось.
Так, что они могли видеть сегодня? С утра поехал на работу, пробыл там несколько часов, потом встретился с Юркой Голицыным. Но сам факт такой встречи ничего компрометирующего в себе не содержит, а их разговора «ноги» услыхать не могли. Юрка отправился в прокуратуру — наверняка его проводили, чтобы установить личность, — он же приехал сюда, купив по дороге газету.
А что было вчера и позавчера? Ладно, потом будет время вспомнить и проанализировать свои перемещения и контакты. Но, если навскидку, ничего особенно ценного для УСБ слежка пока принести не могла.
Шилов позвонил в соседнюю квартиру. Открыла пожилая хорошо одетая женщина.
— Лариса Павловна, здравствуйте!
— Да, дорогой.
— Можно от вас сделать звоночек, а то у меня телефон барахлит.
— Господи, да конечно. Проходите на кухню, Ромочка… А я стираю.
— Спасибо. — Шилов устроился у телефона, а женщина скрылась в ванной, где шумела вода и работала стиральная машина.
— Как родители?
— Да ничего, позванивают, — Шилов нашел в газете объявления о сдаче квартир и взялся за телефон.
Большинство квартир оказалось уже сдано. Повезло с одним из самых последних: и место удобное, и условия ничего.
— Хорошо. Нет, смотреть не буду, въеду прямо сегодня. Хорошо… Хорошо… Договорились!
После этого Шилов перезвонил Соловьеву:
— Серега! Бери нашу гражданскую «девятку» и подъезжай к Гостинке, на Перинной линии. Где-то через тридцать минут. Понял? Все.
Поблагодарив Ларису Павловну, Шилов ушел.
На кухонном столе осталась лежать открытая на разделе «Сдача жилья» газета с рукописными пометками Шилова.
