груди. Много лет мечтал обнять: он же не просто какая-то хтонь, он учитель, проводник, почти второй отец; и вот сегодня…
Память сохранила его одеколон – всегда бледный, приходилось чуть не по-собачьи принюхиваться, чтобы уловить: любопытно же! А сейчас, вблизи, слышно как никогда ярко.
Даже не думал, что во снах бывают запахи.
«Скажите… А тогда, тринадцать лет назад, это были вы или?..»
Вик, отстранившись, ничего не спрашивает: пускай тайна остается тайной. Но, кажется, он слишком громко думает – потому что учитель кивает. И не просто кивает – подчеркнуто, выразительно, так что ответом это не посчитает только дурак. А Вик, конечно, не дурак. Правда, удерживаться во снах все равно не умеет – просыпается, как всегда, на самом интересном месте.
И улыбается, глядя в потолок.
На вопрос со словом «или» ответить: «Да» – очень в духе учителя.
Просто поговорить
– Здрасьте, «Хтонь в пальто» слушает!
– Я… Я слышал, что у вас есть Лютый, который отлично пьет чай. Можно я… мне… Может он взяться за заказ?
– Без проблем! Вам сейчас или?..
– Сейчас.
– Давайте адрес, все будет.
В последнюю неделю погода сошла с ума: то жара, что аж асфальт плавится, то гроза с градом. Абсолютно не метеозависимый Лютый каждый день начинает с кофе – и вспоминает фразу из сборника рассказов, который однажды дала почитать Лена: «Мартовской погодой управляют какие-то психи»[7].
Их августовской – тоже. Скорее бы пришел темный, холодный, но стабильный сентябрь…
Добравшись до работы, Лютый даже не пытается запихать в себя еще одну кружку кофе, крепкого черного чая или чего-нибудь еще бодрящего. Просто ложится на подоконник, сворачивается в клубок и надеется, что ближайший срочный заказ достанется Лии. А лучше – чтобы вообще заказов не было.
Кажется, в мечтах об отдыхе он совершенно неприлично отключается – потому что просыпается от голоса Криса:
– Эй, соня, тебя на чаепитие зовут.
Это, конечно, к нему – кто же еще нагло спит в разгар рабочего дня?
Протерев глаза, Лютый хмыкает:
– А там не заброшка какая-нибудь?
– Обычный дом, – пожимает плечами Крис.
Что ж, ладно. Просят приехать на чаепитие – приедет, куда денется.
Надо спрыгнуть с подоконника, потянуться, вспомнить, как всегда нравилось ездить на такие «личные» заказы… Во-от, отлично – губы расплываются в улыбке, от позвоночника до кончиков пальцев разбегаются мурашки, и сон отступает: не буду, мол, мешать.
– Давай распечатку, все сделаю по высшему разряду.
Крис насмешливо, но по-дружески фыркает:
– Никогда в тебе не сомневался.
Дом приходится поискать – карты выстраивают ужасно кривой маршрут и предлагают ходить сквозь стены. Лютый, окончательно проснувшись за время тряски в метро, не паникует – посмеивается: думал, что современные технологии никогда не подведут, и вот, пожалуйста, рассчитывай на собственную сообразительность.
Где же ты, дом, где ты, нужный подъезд?.. Хорошо, хоть с погодой повезло: ни жары, ни ливня.
Можно позвонить заказчику – но Лютый ловит женщину, вышедшую из соседнего, судя по номеру, дома. И узнаёт, что надо войти во двор, но не здесь, а через вон те ворота, «они всегда открыты, не волнуйтесь», потом повернуть направо, дойти до конца – и там, у глухой стены с единственным окном, будет подъезд.
Наконец-то.
– Я на чаепитие, – отвечает Лютый в домофон. Поднимается на самый верх, по пути с удивлением отмечая, что на каждом этаже по одной квартире, тянет на себя дверь – и сердце екает.
Потому что он, кажется, знает этого парня. Или все-таки нет? Или да?..
– Ты меня узнал, – не спрашивая, кивает парень. – Я один из сектантов, которые поймали вас в заброшке. Но я хочу просто поговорить! – Точно в доказательство, он выворачивает карманы домашних штанов: смотри, мол, ни ножа, ни другого оружия.
Вот и сбылся страх: приезжаешь на чаепитие – а там снова люди в черных толстовках. Ладно, этот – в футболке, но какая разница? Он – из них, из тех, кому только дай вспороть чужой живот.
Развернуться – и бегом по лестнице: он босой, не догонит. В агентстве поймут, даже похвалят: не стоит рисковать, если однажды приставили нож к горлу, кто знает, что сделают теперь. Но…
– Просто поговорить? – повторяет Лютый.
Мысленно орет: «Да что ты творишь?!» – но в этом парне нет ни следа ярости или мерзкого любопытства, только горечь и сумрачная отстраненность. Да и…
Да и вдруг он расскажет, зачем они затеяли этот отвратительный, невыносимый, ужасный спектакль в заброшке?
– Поговорить, – выдыхает парень. Заверяет: – Ты имеешь право отказаться, я все пойму; а если согласишься – будешь сидеть рядом с ножами, чтобы следить. Но я правда…
– Хорошо, – кивает Лютый.
И, переступив порог, чувствует, как низ живота наливается льдом.
Только бы не пожалеть.
Квартира не просто маленькая – крошечная. В шаге от входной двери – санузел. Еще через шаг – плита и шкафчики, почти вплотную к ним – стол, позади стола – разложенный диван. Потолок скошенный, так что и в высоту места немного.
Одному-то жить тяжело, а судя по четырем парам обуви, парень тут явно не один.
И стены бетонные, без намека на краску или обои. Бр-р-р.
– Садись сюда. – И правда рядом с ножами – спиной к уголку, назначенному кухней.
Лютый садится вполоборота, потому что парень не спешит устраиваться напротив: ставит чайник, достает кружки. Будто не рассчитывал на согласие, поэтому заранее и не подготовился.
– Я, кстати, Костя. А ты Лютый, я знаю. – Спохватившись, он виновато морщится: – Ничего, что я на «ты»?
– По-моему, нас связывают довольно близкие отношения, – фыркает Лютый. И сплетает пальцы в замок, стараясь не трястись.
Обычный заказ. Обычное чаепитие. Обычный разговор. Правда, чай только в пакетиках – ну что ж теперь.
Костя заливает в кружки кипяток, садится напротив и вздыхает:
– Сейчас будет длинный монолог. Не считай, что я оправдываюсь, пытаюсь заслужить прощение или что-то подобное: мне нет ни прощения, ни оправдания. Я просто объясняю ситуацию, потому что хочу, чтобы ты был в курсе.
Лютый кивает: давай, я слушаю. И придвигает поближе кружку: кипяток, если что, – это тоже оружие. Значит, он защищен.
Костя рассказывает о своей жизни, явно нервничая не меньше Лютого: то горбясь, то ерзая на стуле. Как с детства видел хтоней – и ладно бы только это, но ведь хтони чувствуют, когда их видят, и ловят взгляд. Как всегда пугали хищные облики, а мама отмахивалась: «Не придумывай», и не к кому было пойти. Как однажды встретил Федора, а тот позвал в секту, и Костя пришел – и остался.
– Меня там услышали. Не назвали фантазером, не отмахнулись, а поняли. Чуть ли не впервые в жизни. – Он качает головой: – Это все еще меня не оправдывает, но… Я боялся уйти и снова оказаться в ужасе и одиночестве.
– А если бы ты не согласился тыкать в меня ножом, – не удерживается Лютый, – тебя бы прогнали? И ты решил, что проще убить хтонь, которая ничего тебе не сделала?
Опустив глаза, Костя горько усмехается:
– Не прогнали бы. Ножом я пошел тыкать не из-за этого. Я… Мне захотелось почувствовать власть над своим страхом. Такую, знаешь, мерзкую, как у взрослого над беспомощным ребенком. И это я сейчас понимаю, что надо было влепить себе пощечину – как тебе; надо было остановиться и поискать другой путь. Но тогда я подумал: докажу, что могу быть опаснее хтоней, – и полегчает.
– Полегчало? – ядовито интересуется Лютый.
Опоминается: эй, что за тон, ты на заказе или где? Но отмахивается от мысли извиниться: сегодня имеет право.
– А сам как думаешь? – не менее ядовито отвечает Костя.
Судя по тому, что он позвал объясниться, а не подкараулил в переулке и не вспорол живот, – нет.
Вспомнив, как протаскивал сектантов через хтоническую тень, Лютый присматривается: все-таки показалось тогда или?.. Нет, у Кости нет рогов, как хтоническое зрение ни напрягай. Значит, показалось.
Или рога были не у него.
– Я не горжусь. Не думаю, что я герой. – Он криво ухмыляется и, подняв голову, продолжает не громче, но яростнее: – Я чудовище. Меня в психушке надо запереть. Я боялся чудовищ – и вот, решил сам таким стать. Ведь когда ты чудовище, не ты боишься – тебя боятся.
Лютый выдерживает его взгляд глаза в глаза – упрямый, словно Костя изо всех сил пытается убедить в своей чудовищности, ради этого и позвал, и если не справится… А что, собственно, тогда будет?
Уткнувшись лбом в ладони, Костя вздыхает:
– Зачем я это рассказываю? Мне посоветовала Лена, потому что она меня ужасным не считает. Сказала узнать твое мнение и тогда уже что-то решать. Поэтому, – он морщится, – давай ты скажешь, что я чудовище, и мы разойдемся.
О, как велик соблазн ровно так и сделать! Разве Костя не прав, разве после такого поступка – и такого монолога! – человек не перестает считаться человеком?
Хватит быть хорошим, добрым, всепонимающим и всепрощающим! Именно таких потом и находят мертвыми в заброшках!
Лютый, скрипнув зубами, просит:
– Можно еще чаю? Мне
