вместе. Первый вариант мне нравится больше! Так что, будь уж так добр, поднимайся и иди, даже если будет очень больно. Я помогу тебе!
И, не обращая внимания на стоны, вскрики и жалобы Никиты, он резко поднял его с земли и, перекинув его руку себе через плечо, почти взвалив его на себя, двинулся прочь от школы.
– Ничего, ничего… всё нормально… – приговаривал он, вглядываясь в окружающую мутноватую, всё более прояснявшуюся и светлевшую мглу. – Уже утро… уже почти светло… Ты потерпи немного… Щас вот доберёмся до площади… А там, может, и люди уже есть – дворники, прохожие… Ведь должен же кто-то быть в самом центре города… Я думаю, он не решится напасть на нас при свете, на виду…
Никита молчал. Он не в силах был говорить. Кривясь от мучительной, ещё более усиливавшейся при движении боли, стараясь не наступать на дважды травмированную правую ногу, постепенно опухавшую и как будто тяжелевшую, и с усилием, не очень ловко подпрыгивая на левой, он стискивал зубы, пытаясь удержать рвавшиеся из груди стоны, и то и дело встряхивал головой, когда у него начинало темнеть в глазах и ему казалось, что он теряет сознание. И лишь время от времени из его побелевших, пересохших, точно от жажды, губ выскакивали беспорядочные, словно в полубеспамятстве произнесённые фразы:
– Бесполезно всё это… бессмысленно… Ни утро, ни люди его не остановят… ты же сам это знаешь… Бросил бы ты меня лучше… и линял отсюда, пока не поздно… А мне всё равно хана… Мне не спастись… не уйти от него… Брось меня… оставь…
Но Егор, будто не слыша этих сбивчивых, горячечных реплик, говорившихся Никитой точно в бреду, упрямо двигался вперёд, по длинному пустому тротуару, ведшему к площади, и изо всех сил – хотя их оставалось у него всё меньше – поддерживал беспомощного, едва передвигавшего ноги товарища. И, подбадривая не столько его, сколько себя самого, он сквозь сцепленные зубы, с насмешливо-злой улыбкой на бледном лице бормотал:
– Ничё, ничё… мы доберёмся… мы спасём свои задницы… Ещё немножко только поднапрячься… ещё чуть-чуть – и мы на месте… у цели… мы почти спасены…
Ценой неимоверных усилий и полного изнеможения, напрягая остатки воли и сил, практически полностью исчерпанных в течение прошедшей безумной ночи, друзья миновали наконец небольшой квартал, лежавший между школой и центральной городской площадью, и вышли на столь чаемое Егором открытое пространство, где, как ему почему-то казалось, уже ничто больше не должно было им угрожать, где должен был закончиться их долгий страшный путь.
Окончательно выбившись из сил, задыхающиеся и обливающиеся потом, они остановились в самой середине огромной пустынной площади, замкнутой с двух противоположных сторон длинными рядами четырёх– и пятиэтажных домов, а с третьей – большим белокаменным зданием городской администрации, напротив которого, возле проезжей части, рассекавшей площадь пополам, на чёрном мраморном постаменте возвышался памятник Ленину, обсаженный по бокам невысокими декоративными елями с пышной голубоватой хвоей.
Едва они остановились, Никита, не в силах больше стоять на ногах, оторвался от приятеля и, как подкошенный, упал на землю, покрытую прямоугольными бетонными плитами.
Егор, также совершенно обессиленный, но, к счастью, ещё державшийся, хотя и не очень крепко, на ногах, отёр пот со лба и огляделся кругом, надеясь увидеть хоть что-нибудь живое… Но не увидел. Просторная, озарённая тусклым утренним светом площадь была пуста, вокруг не было видно ни единой живой души.
– Проклятая суббота! – пробормотал он, кусая сухие, потрескавшиеся губы. – Никого! Ни одной морды. Как назло…
Никита, чуть приподнявшись на локте, с усталым безразличием смотрел вдаль и по временам немного вздрагивал, словно его начинал пробирать холод бетонных плит, на которых он лежал.
Егор же продолжал напряжённо вглядываться во все стороны в тщетных поисках ранних прохожих.
– Что за поганый городишко! – вполголоса ворчал он. – Будто вымерли все… Хоть чья-нибудь рожа показалась бы. Я сейчас был бы рад, наверно, даже бомжу…
– Бомж у него уже был, – внезапно подал голос Никита, по-прежнему безучастно глядя перед собой. – И продавщицы, и менты, и техничка… и, скорее всего, ещё кто-то, о ком мы не знаем… А теперь наша очередь… Вернее, моя! Ведь он мой старый знакомый… меня он высмотрел ещё много лет назад. И вот пришёл за мной… явился… А ты беги, – проговорил он после паузы, повысив голос и вскинув глаза на спутника. – Он не за тобой пришёл. Ты ему не нужен… Беги, пока ещё есть время… Меня всё равно уже не спасти. Мне конец! А ты ещё можешь спастись. Чего ради тебе губить себя? Уходи!
Егор, нахмурясь и плотно сжав губы, будто сдерживая готовое вырваться восклицание, неподвижно смотрел на друга, и по холодному, непроницаемому выражению его лица трудно было определить, что он думает, как относится к Никитиным словам, что собирается сделать в следующее мгновение…
Мимолётные сомнения и колебания, возможно, овладевшие им в эту минуту, были прерваны появлением того, в чьём более или менее скором, но неизбежном появлении они не сомневались ни секунды. Он показался из-за угла дома, мимо которого двигались незадолго до этого друзья, и, немного приостановившись, окинул взглядом открывшееся перед ним обширное пространство. И, очевидно сразу же заметив то, что было ему нужно, чётким, размашистым шагом, чуть более поспешным, чем обычно, направился в их сторону.
– Ну, вот и всё! Финита ля комедия, – глухо произнёс Егор, исподлобья глядя на приближавшегося незнакомца и пытаясь сдержать нервную дрожь, пробежавшую при виде этого по его телу. – Сейчас начнётся самое интересное. Последний акт! Жаль, что никто не увидит…
– Беги, Егор! Беги отсюда! – срываясь на крик, воскликнул Никита, приподнявшись на руках и глядя попеременно то на приятеля, то на стремительно шествовавшего к ним и с каждым шагом как будто выраставшего прямо на глазах чёрного человека. – Ты ещё успеешь… Пусть хоть один из нас спасётся! Беги!!!
Однако Егор не двинулся с места. Он посмотрел на приятеля и, проведя чуть дрожавшей рукой по осунувшемуся, белому как мел лицу, грустно усмехнулся.
– Да нет, хватит! Набегался я сегодня. Сил больше нету… К тому же – я уже не раз говорил тебе об этом – я корешей в беде не бросаю! Не такой я человек… И бьюсь до последнего!
С нажимом, сквозь зубы выговорив заключительную фразу, он перевёл взгляд на неудержимо надвигавшегося на них – и продолжавшего словно бы увеличиваться в размерах – врага, а затем мельком огляделся вокруг.
– Э-эх! – пробормотал он, качая головой. – Мне б щас дубину какую-нибудь… или биту потолще да
