Раскрыв газету, я попытался отгородиться исписанными мелким шрифтом страницами от окружающего мира. Впервые я не нашел в ней ни одного упоминания о Брюнеле или его корабле. Зато там, как всегда, было много статей о дерзких кражах, ужасных пожарах, отчет коронера о нескольких самоубийствах и случаях помешательства, заметка о последнем кровавом мятеже в Индии и, наконец, к моему большому огорчению, статья об изуродованном теле женщины, которое выловили из грязных вод Темзы.
Тело обнаружили всего сутки назад, ровно через три недели со времени последней страшной находки. В короткой заметке не упоминалось о предыдущих трупах, выловленных из реки, однако эта журналистская оплошность меня ни капли не обрадовала, поскольку я прекрасно понимал, что въедливый и проницательный Тарлоу сделает совершенно определенные выводы по поводу моего отъезда из города, совпавшего с недавними событиями. Теперь я был уверен в том, что он подозревает меня. И эта мысль доставляла мне дополнительное беспокойство перед возвращением домой, которого я боялся, как и любой сын, переживающий за здоровье своего отца.
Поезд тяжело и медленно пополз через темное ущелье из кирпичных стен и домов, прокладывая себе путь через бесконечный лабиринт Лондона. И все же вид города угнетал меня не так сильно, как содержание газеты. Когда мы стали подъезжать к окраине, склады и фабрики уступили место жилым домам. За окном летели дым и искры от локомотива, но когда поезд набрал скорость и пар рассеялся, моему взору открылись зеленые поля и холмы.
В газете не было упоминаний о Брюнеле, но присутствие этого человека ощущалось повсюду. Он сам об этом не раз говорил. Все: вокзал, с которого началось мое путешествие, рельсы, шпалы, мосты и туннели — было создано по его проектам. Он собственноручно отмерял каждый дюйм дороги, по которой мы теперь мчались с бешеной скоростью. Без Большой Западной железной дороги мое путешествие заняло бы куда больше времени. К тому же мне пришлось бы ехать по ухабистой дороге в неудобном экипаже, поэтому я испытывал чувство благодарности к инженеру.
Мы проехали станции в Суиндоне и Чипенхэме, затем солнечный свет внезапно погас, когда мы въехали в туннель и поезд загрохотал под низким каменным сводом. В ушах у меня потрескивало, словно там лопались пузырьки под тяжестью находившейся над нами земли. Поезд долго летел через кромешную тьму и мчался не меньше мили по каменному туннелю. Мы все ехали и ехали, вжавшись в свои сиденья, как мыши в брюхе ползущей по земле змеи. Я смял в руках газету и был даже рад, что не вижу ее. Теперь я смотрел на летевшие за окном искры, напоминавшие вихрь кружащихся в воздухе светлячков. Мы были в туннеле Бокс — еще одном творении Брюнеля. Когда он приступил к постройке самого главного участка своей дороги, то решил, что такая маленькая помеха, как холм, не заставит его отклониться с намеченного пути. И не важно, сколько средств пришлось бы на это потратить. Потребовалось два года работы, и одному Богу известно, сколько рабочих погибло под завалами при строительстве туннеля.
Как всегда, нашлись люди, усомнившиеся в целесообразности данного плана. Брюнель едва сдерживал смех, когда рассказывал мне о невероятно титулованном докторе Дионисе Ларднере. Без сомнения, этому заслуженному врачу заплатили конкуренты инженера. Доктор заявил, что, учитывая скорость, с которой двигается поезд, и высоту туннеля, результаты для пассажиров могут быть самыми плачевными — они все погибнут от удушья, прежде чем снова окажутся на поверхности. Разумеется, у Большой Западной железной дороги нашлись и другие недоброжелатели. В их числе был ректор, а также члены ученого совета колледжа Итон. По их мнению, железная дорога могла способствовать тому, что их состоятельные ученики стали бы чаще посещать лондонские дома терпимости.
К счастью, и я, и другие пассажиры были живы к тому моменту, когда поезд достиг другого конца туннеля. Вскоре после этого мы прибыли в Бат.
Поиски кучера, который захотел бы отвезти меня на другой конец города, заняли больше времени, чем я ожидал. Наконец мне удалось найти фермерскую повозку, запряженную тощей клячей. Кучер имел весьма неопрятный вид и по части выпивки, без сомнения, в два счета обставил бы старину Уильяма. Тряская повозка покатила по извилистой дороге вдоль пологих холмов. Несмотря на розовое сияние вечерних сумерек, воздух был довольно холодным. Стояла тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием колес телеги, щебетанием птиц в ветвях деревьев да мычанием коров в полях. Все это так отличалось от шумного и суетливого Лондона, что я с трудом верил в реальность происходящего.
Однако умиротворяющий пейзаж не избавил меня от нервного напряжения, усиливающегося по мере того, как я приближался к дому. Одно дело ухаживать за пациентами, страдающими пусть даже самыми страшными заболеваниями, и совсем другое — когда тебе предстоит иметь дело со смертельной болезнью собственного отца.
Вдали показался мой дом — маленькое двухэтажное строение из камня на склоне холма, с дверью, окруженной шпалерой, на которой летом росли розы. Когда я спускался с повозки, то почувствовал, что мягкое место у меня совершенно занемело. Расплатившись с кучером, я перекинул через плечо дорожную сумку и направился к дому. Поднял щеколду и открыл калитку, на которой висела медная табличка с надписью: «Доктор Бернард Филиппс. Прием по предварительной записи».
Разумеется, на деле все обстояло иначе. Для предварительной записи достаточно было открыть калитку и войти во двор. Отец готов был оказать помощь любому пациенту. Когда входная дверь открылась, из-за нее вылетел белый меховой клубок, за которым следовала женщина в цветастом переднике. Это был пес моего отца — невероятно подвижный маленький вестхайленд-терьер. Он прыгал у моих ног, лаял и лизал мне ботинки.
— Джейк, оставь его в покое, — со смехом воскликнула Лили, поправляя на ходу юбку.
Я положил на землю сумку, поприветствовал пса небрежной фразой: «Привет, дружок!» — осторожно отодвинул его в сторону и крепко обнял сестру, потом отступил на шаг и внимательно посмотрел на нее. В ее черных волосах появились седые пряди, а в уголках губ и глаз залегли тонкие морщинки. Она все еще была красива, но разве может брат сказать что-то другое о родной сестре?
— Джордж, я так рада видеть тебя, — вздохнула она, с трудом сдерживая слезы. — Я уже убедила себя, что ты не сможешь приехать. Ты ведь так занят в больнице.
— Я не мог больше жить в разлуке со своей сестренкой!
— Не выдумывай, Джордж Филиппс, — сделала мне добродушный выговор Лили. — Прошел уже, наверное, год с тех пор, как я в последний раз видела тебя.
Она почти инстинктивно дотронулась до моего воротника, поправляя его, как в прежние времена. Мать умерла вскоре после моего рождения, и Лили присматривала за мной и за отцом. Свои обязанности она выполняла с какой-то болезненной самоотдачей. Лили хотела взять мою сумку, но я не позволил и жестом предложил пройти в дом.
— Я попрошу Мэри приготовить чай. Ты должен рассказать мне о Лондоне.
Я повесил пальто на крючок в холле и робко посмотрел на лестницу.
— Как он себя чувствует?
