class="p1">— А у всех остальных есть такие, да? У всех твоих друзей в школе?
Я кивнул.
— Ну, это просто несправедливо, правда? Неправильно, что у всех есть приставки, а у тебя нет?
Несправедливость происходящего впилась в меня когтями.
— Итак… — Отец подтолкнул мою ложку своей, и большая порция мороженого с брызгами упала на стол между нами. — Как насчет этого. Сегодня днем я куплю тебе одну из этих приставок. И пару игр. И ты будешь играть на ней всю неделю, когда захочешь. А я всю неделю буду общаться с Вероникой, и нам не придется беспокоиться о том, что твоя мама испортит нам веселье. Как тебе такой план?
Я на секунду задумался.
— Но как быть, когда мы вернемся домой? Смогу ли я взять приставку с собой?
Отец покачал головой.
— Не домой, нет. Но я могу взять ее в свой офис. Бывает, что я хочу пообщаться с Вероникой после работы. Мы можем сказать твоей маме, что собираемся вместе играть в футбол в парке или что-то в этом роде, и она, наверное, поверит. Ты сможешь посидеть у меня в кабинете и поиграть в свои игры на большом экране, который я иногда использую для презентаций. Ты знаешь, о каком я говорю?
— Да.
— Это огромный экран. Уверен, твои игры будут выглядеть на нем потрясающе, верно?
— Ага. — У меня мозги застыли от мороженого..
— И я мог бы пойти поужинать и, может быть, провести час или два с Вероникой, а потом мы могли бы пойти домой и рассказать маме, как весело провели время в парке. Это будет наш секрет. Ты бы хотел это сделать? Тогда мы оба получим то, что хотим.
На многих уровнях я понимал, что со мной играют. Я знал. Но все равно кивнул головой, морщась от холода мороженого, пронзившего мой мозг…
— Никогда не считал тебя подозрительным типом. — Рэн толкает меня плечом, когда мы поднимаемся по ступенькам на третий этаж общежития Чейз; странного вида парень с дредами указал нам верное направление — по его словам, новая рыжая девушка из Нью-Йорка вызвала немалый ажиотаж.
В студенческом общежитии пустынно. Совсем не то, что я себе представлял. Это похоже на гребаный молодежный хостел. Причём дерьмовый. Ковер в коридоре тонкий, как бумага, сумасшедший рисунок выцвел до приглушенных оранжевых и коричневых тонов. Стены обшарпаны и заляпаны, покрыты плакатами, бланками регистрации, петициями и корявыми рисунками того, что похоже на динозавров. В воздухе витает слабый запах плесени. Здесь почти так же холодно, как на улице, черт побери.
Я закатываю глаза на Джейкоби.
— Может, не будем, чувак? Я редко прошу тебя о чем-то…
Он фыркает.
— Ты постоянно просишь меня о всякой херне.
Клянусь богом, я вырублю этого ублюдка через минуту. Несмотря на холод, потею в своей толстой куртке. Кожа зудит, а сердце сжимается самым странным образом. Такое ощущение, что оно скачет галопом за ребрами.
Элоди толкает своего парня в спину, как будто чувствуя мой приближающийся взрыв.
— Оставь его в покое.
— Мне не нужно, чтобы ты меня защищала. Я могу надрать задницу этому ублюдку за три секунды, и он это знает.
— Господи. Вы двое стоите друг друга. Напомни, какой номер, по словам того парня, у комнаты Пресли?
— 313B, — говорю я сквозь стиснутые зубы.
— Значит, это слева.
Так и есть.
Через четыре двери.
Три двери.
Две.
Одну.
Коридор тянется, как в драматическом фильме ужасов. Какого хрена у меня так вспотели ладони? Мы втроем останавливаемся перед дверью Чейз. Полуоторванные наклейки с Гарри Стайлзом покрывают облупившуюся краску. О, Господи, почему мое горло сжимается? Почему…
— Ты будешь стучать, или это сделать мне? — спрашивает Элоди.
Я вздрагиваю, глядя на нее краем глаза.
— Я собираюсь это сделать. Через секунду. Я просто…
— Не торопишься, блядь, — бормочет Рэн себе под нос.
Я поднимаю руку, собираясь постучать, но не успеваю — дверь распахивается, и там стоит она. Мой Огонь. Пресли Мария Уиттон Чейз, во всем своем рыжеволосом великолепии. На ней сине-черная клетчатая фланелевая рубашка, в которой я ее раньше не видел. На ней она смотрится массивно. Судя по сапогам, подбитым мехом, Чейз собирается на улицу. Если это так, то она точно не должна быть в штанах для йоги. Или облегающей черной майке на бретельках под рубашкой.
Ее лицо бледнеет, когда девушка понимает, кто стоит перед дверью ее комнаты; рот открывается и закрывается, глаза вдвое больше обычного, она похожа на карикатурную версию самой себя, пытающуюся осмыслить увиденное.
— Прес! — Элоди бросается обнимать свою подругу. — Боже мой, как я рада тебя видеть!
Чейз на секунду замирает, затем машинально обхватывает Элоди, не сводя с меня глаз. Она обретает дар речи, и слова, слетающие с ее губ, звучат странно. Слишком высоко. С придыханием.
— Ребята. Что… какого черта вы здесь делаете?
— Хороший вопрос, — бормочет Рэн.
Я ничего не говорю. Не могу отвести взгляд от девушки, в которую влюбился еще в Нью-Гэмпшире. И чувствую исходящий от нее страх с расстояния в пару метров. Слово «тревога» даже близко не подходит к этому состоянию — она в ужасе. И теперь я понимаю это. И понимаю, почему.
— Пакс? Эй, Земля — Паксу? — Элоди перестала обнимать Чейз. Она пристально смотрит на меня, тычет пальцем в руку.
Чувствую на себе ее пристальный взгляд, но переключить внимание на нее невозможно. Я застыл на месте, охваченный необъяснимой паникой.
— Не будь грубым. Разве ты не собираешься поздороваться со своей девушкой? — уговаривает Элоди. — Видишь, все в порядке. Он чертовски беспокоился о тебе. Не переставал говорить о том, что хотел бы повидаться с тобой, пока мы, в конце концов, все не решили просто сесть в самолет. И вот мы здесь, и с Пресли все в порядке, Пакс. Ты в порядке. Я в порядке. С Рэном все в порядке. У всех все в порядке!
Сглатываю комок в горле размером с мячик для гольфа, но это не избавляет меня от жгучей боли, которую я там чувствую.
— Не все в порядке, не так ли, Пресли? — говорю я, и мой голос звучит хрипло.
Ее глаза блестят, в них наворачиваются слезы, когда она протягивает руку, пытаясь взять меня за руки.
— Пакс, пожалуйста. Не надо. Не сходи с ума… — Она прерывает себя, когда я отступаю назад, за пределы ее досягаемости.
Между нами начинает образовываться невидимая стена. Та самая стена, которая раньше стояла между мной и внешним миром — стена, которую я слишком хорошо знаю. Она, как знакомый, давно потерянный друг,
