себя выставляешь?
— Я не обязана любезничать со всеми подряд, мне матери хватает.
— И Леопольда, — подтрунил отец.
— И Леопольда, — согласилась я, нехотя, — а всем Плутониям не угодишь. Ты его чего нанял? Часы ремонтировать и реставрировать? Так пусть делом и занимается, а не на меня таращится. Я не картина, и цветы на мне не растут.
— Может, ты ему приглянулась? — отец поправил косынку и потёр заговорщицки руки.
— Папа, что за глупости? Ты чего удумал? Кто и кому приглянуться тут мог? У меня жених есть, вот пойду к нему мириться, в ЗАГС заявление подадим. Ой, совсем забыла, я же пирожков твоих любимых напекла с голубикой. — я кинулась в мастерскую и принесла отцу с его подмастерьем большую глубокую тарелку с пирожками, прикрытую полотенцем.
— Женишок весь выйдет, одна останешься куковать в девках. Ты присмотрись к Платону то, не гони от себя сразу.
— Юрий Георгиевич, раз у неё любовь, то надобно вам порадоваться за дочку, не смущайте вы её. Да и зачем я ей? Ни кола, ни двора, ничего у меня за душой. — вдруг заговорил юноша, с удовольствием уплетая мои пирожки…
Я открываю глаза. Знакомая палата. Знакомые цветы — терпеть не могу жёлтые тюльпаны и из-за неутешительной песни Наташи Королёвой, и из-за неприятного мне аромата. Сразу видно, кто мне их подарил…бывший. Только вот загвоздка. Лёня дарил мне жёлтые тюльпаны намеренно каждый раз, когда пытался со мной помириться или как тогда снова сойтись. Привычно нажимаю на пульт, что свисает со стены над больничной койкой. Низ живота ноет от боли, видимо, зашитая рана пульсирует и заживает. Я отгоняю от себя горестные воспоминания о корпоративной вечеринке. В палату заходит врач и чуть ли не в припрыжку ликующий Леонид. Я не понимаю, чего от него ждать. Что за феерия торжества? К чему цветы? И…если не ошибаюсь, та же палата. Липатов по-хозяйски присаживается ко мне, разглаживает складки на одеяле. Я обалдеваю, но молчу. Мне просто интересно, что он задумал, как себя поведёт. Что за театрализованная постановка разыгрывается передо мной, и какая моя в ней роль?
— Любимая, ты пришла в себя?! Как я счастлив! Сколько ночей я провёл возле твоей кровати. Как я ждал, как молился, чтобы ты вернулась оттуда, — бывший высокопарно показывает рукой наверх, как бы на небо, зажмуривает глаза, пускает натужно одну, сиротскую слезу, — вот она сила нашей любви и вера в Бога.
Я в недоумении смотрю на Лёню — какой святой человек, заботливый муж, верующий человек, прямо нимб над ним светится. Я не верю услышанному. Я отказываюсь верить тому, что вижу вокруг себя.
«Эммм… Я что-то пропустила, пока была там за облаками? Так, так, так. Мне 42 года. Я — Ильинская Марта Юрьевна. После 15 лет брака, после венчанного брака от меня ушёл горячо любимый муж к какой-то беременной от него Элине. Скорее бросил меня и выгнал из своей квартиры. Стоп! Почему из его квартиры?! Это квартира моего отца. Я внимательно всматриваюсь в лицо врача — таких совпадений не бывает. Это именно она меня после аварии наблюдала. И из-за её пилюль и капельниц я была не в себе, не соображала. Именно она заключила, что у меня частичная амнезия. Но, что, если я тогда на самом деле была в порядке? И что Лёня с этой врачихой хотят сделать со мной теперь? Зачем я им? И где мой Плутоний?!», — мысли придавливают меня дамокловым мечом к койке, я сжимаю руками простынь, хочу выть от парализующего ужаса, предчувствуя опасность, но придаю лицу смущение и очаровательно улыбаюсь.
— Здравствуйте! Вы кто? Я вас не узнаю, — я пожимаю плечами, закусываю виновато губу и вижу, как…воодушевляется Леонид и хитро подмигивает врачихе.
Глава 22
Дверь моего кабинета отворилась, и я дёрнул головой в сторону входа, о чём пожалел, ибо голова неистово болела и без того. Я скривился от боли и одним глазом посмотрел на вошедшую тётю Машу. Старая ведунья что-то цокнула себе под нос и подошла ко мне с кружкой, от которой исходил пар и своеобразный аромат.
— Марья Тимофеевна, с чем пожаловала? — спросил я устало, потирая саднящие виски.
— Ну и видок у тебя, милок. Ай ничегось, до свадьбы заживёт, — хохотнула тётя Маша.
— До какой свадьбы к лешему? — разозлился я и стукнул кулаком по столу, от чего и покрасневшие, зудящие костяшки заныли сильнее.
— Ты Лешего то не поминай скверным словом, он дух леса, олицетворение природы, вот травки тебе помог собрать. — старуха протянула мне кружку, а я, учуяв, странный, мерзкий для моего обоняния запах, поморщился и отстранился.
— Обойдусь, премного благодарствую.
— Пей, плут, и не спорь. Ты к невестушке своей целым и здоровым хочешь вернуться?
— Невестушка ушла к своему законному муженьку.
— Эх, дурень! Знал бы ты, каково ей сейчас, — сочувственно произнесла ведунья и взглянула на меня с укором.
Я принял кружку из рук тёти Маши, сделал глоток — ничего, пить можно.
— Ты знаешь, что с Мартой?
— Я вижу, что она в большой беде. Не захотели вы меня слушать, не поверили, теперь оба расплачиваетесь за свою горячность.
— В какой беде? Где она? — я вскочил из кресла, и с меня слетели солнцезащитные очки, что скрывали фингалище во весь левый глаз.
— Какой ты размалеванный, батюшки! Красавец! Жених на выданье! — старушка хрипло захохотала.
— Ничего смешного, тётя Маша, — я прикрыл подбитый глаз.
— Не серчай, голубчик, — ведунья заботливо погладила меня по голове, — сейчас сделаем тебе примочки. И будешь как новенький.
— Спасибо, Марья Тимофеевна, — я допил снадобье, собранное Лешим, вернулся к наболевшему вопросу, — что с Мартой?
— Развела вас снова судьба, придётся вам помыкаться друг без друга, и только тогда будете вместе.
— А ну не зли меня, не говори своими загадками. Что с моей любимой?
— Леонид Марту похитил, держит где-то. Сейчас она в порядке, но ей грозит опасность.
— Так надо в полицию обратиться?! — вскипел я и принялся собираться.
— Куда ты, окаянный, намылился? И с чем ты в полицию пойдёшь? У тебя ничего нет на этого прохвоста, к тому же они до сих пор муж и жена.
— Да что же это такое? Чего мне теперь, прикажешь, сидеть, сложа руки?
— Я предлагаю подождать. Время всё расставит по своим местам.
— Это, конечно, здорово звучит. Но, тётя Маша, ты сама подумай, могу я, как мужик, у которого женщина в опасности, ждать и бездействовать? Да я себя уважать перестану!
— Сядь, не кипятись, тебе глаз подлечить надобно, а не бежать,
