грустно произнес Милий.
— Хальфсен?
Наш толмач выпрямился, вытер щеки и сказал:
— Он говорил о любви к своим родителям. Отца надо почитать и слушать. Бог-Солнце — наш общий родитель, и мы почтительно кланяемся ему, слушаем его и больше всего боимся огорчить своими делами, словами или мыслями. Так до́лжно относиться и к своему отцу. Ты не должен огорчать отца поступками, оскорблять словами или позволять себе хотя бы дурно о нем помыслить. Отец родил тебя. Отец вырастил тебя. Отец отвечает за тебя перед богом и перед людьми, так и ты не должен позорить его. Лучшая награда для истинного игнуно́ра, сына света, — это похвала отца! Гордость отца! Этот юноша, хоть и носит знак солнца на шее, намного хуже того, что носит топор! Он забыл об уважении и почитании родителей! Он всё время пьет вино и дышит дурманом, тратит отцовские деньги на падших женщин и пустое веселье. Но отец не возненавидел столь никчемного сына! Он надеется вразумить его и наставить на путь истинный, потому послал его сюда, поближе к Богу-Солнцу! Чтобы Солнце помогло отыскать светлую дорогу во тьме его заблуждений!
Хальфсен замолк, не в силах договорить, отхлебнул воды из бурдюка и только тогда продолжил:
— Он сказал не чинить нам никаких препятствий, а наоборот, помочь. Потому что мы хоть пока и не озарены светом истинного бога, но уже идем к нему, выполняя волю отчаявшегося родителя.
Воин-сарап, что едва не зарубил мне прежде, дождался, пока мы не закончим говорить, и что-то спросил.
— Предлагает тебе помощь. Спрашивает, где ты будешь жить и что делать, — помог пришедший в себя Милий.
— Ну и ответь ему. Я же не знаю тут ничего. Или пусть Ерсус покажет.
И нас с почетом отвели в гостевой дом, причем, как пояснил Милий, не в тот, куда мы собирались изначально. В этом разрешалось жить лишь сарапам и их весьма уважаемым гостям, но кто может быть более уважаем, чем гость, которого одобрил сам конунг сарапов?
Дом и впрямь оказался богатым. Полы устланы коврами, возле низеньких столиков разбросаны вышитые подушки, на которых надо сидеть. Видать, лавок сарапы не научились делать. Нас еще и накормили от пуза пряными кашами с мясом, сочными фруктами и сладостями с неизменной кахвой. Вина, правда, не налили.
— Набианор осуждает вино и дурман, потому ничего такого нет, — сказал Милий.
Была в том доме и мыльня, так что мы смогли соскрести с себя соль и пот вместе с облезающей кожей. Словом, в тот день мы больше так ничего и не сделали, разве что Сварт выстирал Феликса прямо в одежде.
И вот что странно! Вечно ноющий и орущий фагр после отповеди Набианора вдруг притих. Может, понял, что никуда от нас не денется и никто его не спасет?
А утром фагр и вовсе удивил. Он подошел ко мне, подозвал Хальфсена и сказал, что отныне будет слушаться и делать всё, что я скажу. Будто Набианор открыл ему глаза и наставил на истинный путь. Так что Феликс постарается не обмануть ожидания отца и стать достойным сыном.
Я лениво огляделся, указал на тяжелый с виду сундук и сказал:
— Ну, тогда возьми вот это и пробеги до реки и обратно.
— Ему же руку отрубят. Подумают, что украл, — подал голос Милий.
— Тогда пусть просто так сбегает. Заодно пусть позовет Вепря с Трудюром сюда и покажет им дорогу. Свистун, Бритт, вы их замените.
Вскоре к нам пришел низенький толстенький сарап, хозяин этого гостевого дома. Я впервые увидал толстого сарапа, а ведь думал, что они все худые да длинные, вроде Гачая. Он спрашивал, всем ли мы довольны, всё ли нам по нраву и не нужно ли чего ещё.
— Милий, спроси, почему в городе столько нищих? И зачем сюда приехал Набианор?
Сарап, услыхав имя своего конунга, тут же очертил круг рукой и коснулся солнечного знака у себя на шее. Затем попросил разрешения сесть, устроился на подушке и начал говорить.
Оказывается, прежде тут были богатые и плодородные земли, правда, только возле реки, зато по всей ее огромной длине, а дальше лежали пустоши, сплошь покрытые песком. Возле реки стояло множество городов, в каждом сидел богатый и сильный ярл, и всем этим правил мудрый конунг.
Но потом случилось несчастье. Поговаривают, что всему виной последняя жена конунга, иноземка, которая принесла на эти земли чужих богов. С юга начали приходить твари. Твари знакомые, которых тут и прежде видели и убивали, только их стало намного больше. Сначала южные города отбивались от тварей своими силами, потом вознесли мольбы к конунгу. Не сразу тот внял их мольбам, лишь после того, как люди бежали из трех самых южных городов, бросив и возделанные поля, и скот, и дома, отправил свое войско.
Конунговы воины продержались всего десять лет. Многие погибли, на замену конунг присылал новых, но были воины, что сумели перешагнуть за третий порог. Они возомнили себя непобедимыми и вернулись на север. Они захотели стать ярлами, подмять под себя города и жить богато и спокойно. Тогда конунгу пришлось отозвать часть войск, чтобы покарать мятежников.
С каждым годом становилось всё хуже и хуже. Воины из конунгова войска часто переходили на сторону мятежников. Громче звучали речи о том, что беду на эти земли навлек сам конунг и его иноземная жена. Если убить их, тогда боги остановят тварей и освободят захваченные ими города. С юга продолжали бежать перепуганные люди, и уже не хватало еды, чтобы прокормить всех. Бунты вспыхивали повсюду.
А потом пришли сарапы.
К тому времени народ был настолько измучен, что их приход восприняли как благо. И хотя Набианор не любит убивать конунгов и ярлов, но ему пришлось казнить и самого конунга, и всю его семью. Сарапское войско прошло вдоль реки, усмиряя восставших, давая им надежду и еду. Пророк сам ехал во главе. И в каждом городе он произносил речь, где рассказывал о Боге-Солнце и о его милосердии.
Затем войско Набианора перекрыло дорогу тварям и сражалось с ними день и ночь. Хотя вскоре пророк уехал, но каждый год он присылал сюда воинов для защиты земель. Два или три города даже удалось отбить, и пахари вновь вернулись на старые поля, которые после нескольких лет отдыха дали поистине богатый урожай.
— В этом году тварей стало еще больше, — говорил толстый сарап. — И трусливые сельчане снова
