но я это не контролирую. Я не хочу, чтобы это было из-за того, что он сказал мне чего-то не делать, а я не послушалась.
Похоже, он из тех мужчин, которым неповиновение очень не нравится.
Около девяти часов в мою дверь стучится Паук.
— Привет, — говорю я, открывая. — Как дела?
Он молча смотрит на меня, прежде чем сказать: — Великолепно. Как ты?
— То же самое.
— Взял твою сумку. Ноутбук тоже. Он поднимает мою сумку. — Куда мне ее положить?
— О, великолепно! На стол поставь, спасибо.
Я широко открываю дверь и впускаю его. Он одет в свой безупречный костюм и галстук, ни один волос не выбился, а его угловатая челюсть чисто выбрита. Я думаю, у Деклана есть дресс-код для этих парней, потому что они всегда носят только черное от Armani.
Он ставит спортивную сумку на стол и поворачивается ко мне.
Затем он просто молча стоит, чувствуя себя неловко.
— Что случилось?
— Думаю, я должен перед тобой извиниться.
Это застает меня врасплох. Я смотрю на него, приподняв брови. — Передо мной? Почему?
Он переминается с ноги на ногу, откашливается, затем бросает взгляд на дверь. — За то, что застал тебя прошлой ночью на кухне практически раздетой. Ты казалась ужасно смущенной.
Я понимаю, он должно быть, говорит про нижнее белье, и чувствую облегчение.
Если только это не означает — насквозь промокшее нижнее белье, и в этом случае я чертовски унижена.
Мой смех тихий и нервный: — Это, эмм…
Он оглядывается на меня. Кончики его ушей краснеют.
— Я ничего не видел, если это то, о чем ты беспокоишься. После короткой паузы он поправляет себя. — Я имею в виду, я мало что видел.
Я прикрываю глаза рукой. — Господи. Ты не мог бы сделать это еще больнее?
— Мне очень жаль.
— Извинения приняты. А теперь, пожалуйста, уходи, чтобы я могла умереть от стыда в одиночестве.
— Тебе нечего стыдиться, девочка.
Его голос приобрел хрипловатые, незнакомые нотки. Я думаю, он пытается сделать мне комплимент.
И теперь у меня тоже покраснели уши.
Я провожу рукой от глаз вниз ко рту. Я молча смотрю на него. Затем опускаю руку и вздыхаю. — Что ж. Спасибо. Я думаю. Можем ли мы, пожалуйста, никогда больше не говорить об этом?
Он проводит рукой по волосам. — Да. Он поворачивается, чтобы уйти, но у двери оборачивается. — С тобой хочет поговорить твоя сестра. Она попросила меня, чтобы ты позвонил ей.
— Скажи моей сестре, что я скорее съем сэндвич с дерьмом, чем буду с ней разговаривать.
Он поджимает губы, чтобы не рассмеяться, и кивает. — Будет сделано.
— И перестань думать, что мы похожи. Мы совсем не похожи.
Он выдерживает мой взгляд, выглядя так, будто спорит сам с собой о чем-то. Наконец, он говорит: — Нет, ты не такая. За исключением той львиной крови, которая течет в вашей семье.
Я тихо говорю: — Спасибо тебе за это. Но я не львица. По сравнению с ней я ... детеныш.
—Львенок все еще лев.
После минуты неловкого молчания он поворачивается и выходит.
Я становлюсь более решительной, чем когда-либо, и, если это будет в моих силах, я не позволю Малеку причинить ему вред.
Однажды Паук станет кому-то очень хорошим мужем. Он не заслуживает того, чтобы его застрелили, когда он нянчился с придурковатой младшей сестрой невесты своего босса.
Я работаю на своем ноутбуке несколько часов, пока меня не клонит в сон. Я достаю из сумки последнюю коробку Twizzlers и съедаю ее целиком. Затем я принимаю душ, долго стою под горячими струями, думая обо всем, что произошло с тех пор, как я уехала из Сан-Франциско. Думаю о том, что скажу Малеку, когда увижу его в следующий раз.
Потому что я знаю, что следующий раз будет.
Я чувствую это своим нутром.
Что бы ни происходило между нами, это неразрешилось. Я знаю, что он хочет ненавидеть меня, и, возможно, часть его этого хочет. Но есть другая его часть, которая этого не делает.
Судя по прошлой ночи, эта часть его тела у него в штанах.
И я не знаю, что со всем этим делать. Вся эта ситуация настолько не в моей компетенции, что я едва могу мыслить здраво.
Я просто интроверт, который любит книги, конфеты и споры с незнакомцами в Интернете. Мое представление о волнении — начать новый сериал на Netflix. Да, я живу в одном из самых захватывающих городов мира, но все, с кем я общаюсь, волнуют меня так же, как черствый хлеб.
Они компьютерщики. Любители видеоигр. Философы из кафе с булочками, степенями в области искусств и, возможно, дополнительным набором гениталий.
Ладно, эта часть захватывающая, но вы поняли мою точку зрения.
В моем мире нет гангстеров.
В нем нет оружия, насилия, конспиративных квартир или частных самолетов.
Самое главное, что здесь нет больших, ужасающих, красивых русских убийц, жаждущих мести, которые врываются в мою спальню в любое время ночи, чтобы накачать меня тестостероном и зацеловать до полусмерти.
Я не знаю, что делать.
Если бы я позвонила кому-нибудь из своих друзей и рассказала им историю прошлой недели, они бы спросили меня, зачем я коплю свою Molly ( прим. экстези), и потребовали бы прислать и им немного.
Никто бы в это не поверил.
Я в это не верю.
Что мне нужно, так это план.
Хотя мне неприятно даже думать об этом, Слоан поступила бы именно так. Она оценила бы ситуацию и разработала план. План, который сокрушит конкурентов и оставит за собой дымящуюся дорожку разрушения.
Единственный дымящийся путь разрушения, который мне пока удалось создать, был у меня в трусах, когда Малек целовал меня.
К тому времени, как я выхожу из душа, я становлюсь черносливом. У меня все еще нет стратегии. Я вытираю полотенцем волосы и тело, затем заворачиваюсь в полотенце и чищу зубы.
Затем я вытираю прозрачный круг от пара на зеркале над раковиной и чуть не умираю от сердечного приступа.
Малек возвышается позади меня, светлые глаза горят из-под опущенных бровей.
19
Райли
Моя реакция — чистый инстинкт.
Я разворачиваюсь и бью его по лицу.
Это не трогается с места. Он просто стоит и тлеет.
— Я тоже рад тебя видеть, Райли Роуз.
Хрипловатый тон его голоса предполагает, что он видел меня довольно долго, скорее всего, когда я выходила из душа.
Жар приливает к моим щекам. В ярости я снова даю ему пощечину, на этот раз со всей силы.
Он облизывает губы и горячо говорит: — Что я тебе говорил о том, что от боя у меня встает член?
Он
