свободу воюет. С английскими ружьями, под командой офицеров, не признавших Бонапарта. А русский мужик свободы ни от своих бар, ни от французов не ждет. Вот и куражится, пока вольному воля.
— Да если бы только мужики, — нахмурился Глебов, — ведь солдаты в эти шайки разбойничьи бегут. Говорят, с французами заодно мародерствуют. Эх… Я вот иногда тебе, Шемет, удивляюсь. Почему ты с нами, а не с Понятовским?
— Или не с Фридрихом Вильгельмом, — пожал плечами Войцех, — я же прусский подданный. Нет, Глебов, мне с Бонапартом не по пути. Русские свободу полонянкой держат, а корсиканец из нее распутную девку сделал. Я против него до конца пойду.
* * *
Цимлянское в казачьем обозе нашлось. Войцех поторговался для порядка, вытащил из ташки серебряный пятирублевик, бутылки тщательно упаковали в ветошь, чтобы по дороге не разбились. Шемет и Глебов направились к дороге на Чашники, ведя коней в поводу. Неожиданно Войцех, не глядя бросив поводья Глебову и на бегу выхватывая саблю, кинулся к казаку, поившему коня у колодца.
— Вот ты где, разбойник! Стой, кому говорю! Я тебя узнал, шельма!
Огорошенный таким неожиданным маневром, Глебов двинулся за товарищем, не выпуская поводьев. Казаки, стоявшие на пути Шемета, расступались, но далеко не расходились — удивительное поведение гусарского поручика сбило их с толку.
Казак, поворотя голову, окинул приближающегося поручика взглядом, побледнел и мелко-мелко закрестился.
— Свят-свят-свят! Я же тебя… Сгинь, нечистый!
— Стоять! — закричал потрясенный Войцех. Его словно молнией ударило. Но было уже поздно.
Казак вскочил на коня, без седла и уздечки и, хлестнув сорванной с пояса нагайкой, сорвался в карьер. Толпа загудела, Шемет уже с трудом пробился назад, к Глебову, держащему Йорика под уздцы.
— Скорее! — просипел Войцех, смаргивая алую пелену с бешеных глаз. — Уйдет же!
— Уже ушел! — сердито покачал головой Глебов, глядя, как казак скрылся в густом лесу, темнеющем за биваком. — Это кто?
— Я его узнал, — скрежетнул зубами Войцех, — это он…
Шемет замолчал, сообразив, что историю с Линусей он предпочел сохранить в тайне, и теперь ему предстоят долгие объяснения.
— Один из тех, у кого ты с испанцами даму отбил? — усмехнулся Глебов.
— Ты знаешь? — поразился Войцех. — Откуда?
— Ты же с де Сильвы слова не брал, что он молчать будет? — уточнил Глебов.
— Не брал, — кивнул Войцех, — я думал, ему и самому не на пользу об этом говорить.
— Ну, а Шеф взял. Прежде чем реляцию в Петербург отправлять. Потребовал все обстоятельства пленения как на духу выложить.
— Так чего же…
— Тебе не сказал? — усмехнулся Глебов. — Не хотел в неловкое положение твою тетушку ставить. Пришлось бы ее в свидетели вызывать. Ну, не беда. Вернется — поймаем. А не вернется — все равно поймаем. Да повесим, как разбойника.
Войцех уже взялся за луку седла, когда сквозь толпу к ним протиснулся казачий полковник Платов 4-й, суровый донец в красном бешмете и с золотой кистью на высокой папахе.
— Что случилось, господа? — недовольно спросил он. — Кто первый обнажил саблю?
— Я, — хмуро признался Войцех, — казак этот, господин полковник, — разбойник и мародер. Я его узнал.
Ответить Платов не успел, в разговор вмешался Глебов.
— Я - поручик Глебов, адъютант шефа Гродненского полка полковника Ридигера, — представился он, — Федор Васильевич будет вам очень признателен, если вы найдете время навестить его и разобраться с произошедшим. У него есть все доказательства слов поручика Шемета. А сейчас, простите нас, мы спешим.
— Передайте мои уверения в уважении полковнику, — сквозь зубы ответил Платов, — непременно разберусь. До свидания, господа. И прошу вас впредь обращаться ко мне, а не размахивать саблями в лагере. А то, знаете, в другой раз…
Угроза так и осталась висеть в воздухе, Шемет и Глебов поворотили коней к Чашникам.
* * *
В дороге Войцех был мрачен и молчалив.
— Да найдем мы его, Шемет, — попытался успокоить товарища Глебов, — не убивайся так.
— Он Мишу убил, — с неожиданной уверенностью сказал Войцех, яростно сверкнув глазами, — за меня принял. Мундиры у нас одинаковые, приметные. Белая каракульча на опушке ментика и ворот серебром вышит. Там темно было, вот он и подумал… Убью я его, Глебов. Из-под земли достану, но убью.
— Убей. А я увижу, так на аркане к тебе приволоку. Он твой. Только Федору Васильевичу скажи, негоже, если ты и такое от него в тайне хранить будешь.
— Скажу, — пообещал Войцех.
К Ридигеру поручик явился немедля по возвращении. Шеф выслушал его с доброжелательным вниманием, велел подать рапорт, пообещал использовать все свое влияние, чтобы организовать поиски и наказание дезертира. В пользу последних Войцеху, впрочем, не верилось. Не то было время, чтобы прочесывать окрестные леса, пытаясь отыскать сбежавшего казака. И без того разъезды то и дело натыкались на шайки мародеров, бесчинствующих с обеих сторон. Оставалось надеяться, что враг прибьется к одной из них и попадется вместе со своими подельниками.
Когда Войцех присоединился к празднующим награждение гусарам и драгунам, уже стемнело. Овин освещался только синим пламенем рома, бросавшим отблески на эфесы сабель и тусклое серебро пуговиц на мундирах. Шемет отыскал приятелей — поручика Глебова и корнетов Красовского и Мезенкамфа. Вместе с ними сидел драгунский капитан Овечкин, старый знакомый Глебова. Разговор шел о новостях из Главной Квартиры, полученных утром Ридигером и Столыпиным — командиром Ямбургского полка.
— Генералы грызутся, как крысы в бочке, — с отвращением рассказывал Овечкин, — партия Ермолова, партия Беннингсена. Светлейший против всех и Барклай в стороне. Вовремя Государь Барклая убрал, подальше от греха.
— Теперь вся слава Светлейшему князю Кутузову достанется, — заметил Глебов, — а на Барклая и задним числом все промахи свалят.
— Ну, промахи есть, на кого валить, — возразил Овечкин, — того же Беннингсена Главнокомандующий на дух не переносит. Да и Чичагова тоже. Брат пишет, что в штабе творится — уму непостижимо. Интриги, доносы. Все Государю жалуются, письма перехватывают, курьеров заворачивают. Только на жидов и надежда, с их почтой. Верные люди, не подведут.
— Говорят, под Тарутино Беннингсен чуть не молил Светлейшего подкрепление выслать, — вступил в разговор Красовский, — Милорадович на подмогу рвался. Если бы Кутузов его отпустил — Мюрата бы наголову разбили.
— И под Малоярославцем то же было, — кивнул Овечкин, — на Медынской дороге три дня топтались. А неприятель в боевом порядке отступил.
— Мне Вася Давыдов писал, — добавил Шемет, — он говорит, что Кутузов на мужицкие косы, мороз и бескормицу надеется больше, чем на свои силы.
