собаке была бомба?
— А-ха-ха! Бомба! Ради такой, как я, на фиг никому не нужной грымзы, уж поверь, с бомбой никто связываться не будет!
— А с чего ты взяла, что действия злоумышленника направлены против тебя? — соображала Анька, и глаза ее лихорадочно заблестели. — Мешки начали появляться после того, как подожгли квартиру доктора, и после того, как он переехал сюда.
Варвара Сергеевна нетерпеливо махнула рукой:
— Ань, доктора целый день нет дома! И тебя нет, и в те дни, когда у Олега выходной, мешки не появляются.
— И что ты хочешь этим сказать?
— Послания отправляют мне.
— И их никто больше не видел… — Теперь Анька глядела на мать с тревогой.
— Что ты хочешь этим сказать? — У Варвары Сергеевны внутри все клокотало. Она тут же поняла, к чему клонит дочь.
До знакомства с Валерой Варвара Сергеевна регулярно посещала психиатра из ведомственной клиники.
Горсти корректирующих сознание таблеток тайком выбрасывались ею в помойку, но диагноз «шизофрения» с нее официально никто не снял.
Из органов ее попросили, из уважения к заслугам, уйти по этой же причине.
Почти целый месяц она провела в темнице — психиатрическом отделении, где ее пытались последовательно превратить в овощ.
Но все это было давно и как будто не с ней…
Анька же знала, что ее подставили!
Принципиальные и честные люди неудобны обществу, из них часто делают дураков.
Дочь не могла не помнить, как было на самом деле! Как халатные прокуроры, ловко выстроив обвинение из собранных Самоваровой доказательств, быстренько повесили покушения на убийство на ни в чем не повинного человека. Встречаясь с подследственным, Варвара Сергеевна очень скоро поняла: это не он — и начала сбор фактов, доказывающих его невиновность. Но бюрократическую машину было уже не остановить.
Потеряв веру в себя и правосудие, Самоварова предприняла неловкую попытку свести счеты с жизнью. Об этом тут же узнали в ведомстве и, уцепившись за столь выгодный факт, цинично вытолкали ее на обочину.
— Ань, ты сомневаешься в моей вменяемости? — С трудом давя в себе гнев, она глядела дочери прямо в глаза.
Анька отвела взгляд.
— В твоей вменяемости я не сомневаюсь, — наклонившись под стол, Анька выудила оттуда внимательно прислушивавшуюся к разговору Капу. — Я сомневаюсь в твоих фантазиях.
— То есть?! Поясни.
— Мам, тебе давно уже скучно без работы. — Анька торопливо гладила Капу по шерстке. — Большую часть своей жизни ты расследовала и додумывала. С таким образом мыслей ты всегда пытаешься найти черную кошку в темной комнате, даже если ее там нет.
Самоварова угрюмо молчала.
Анька отпустила Капу.
Встала и, схватив лежавшую возле раковины тряпку, принялась тщательно протирать обеденный стол.
— Значит, ты на полном серьезе предполагаешь, что я все придумала?
— Я не это сказала, — по-прежнему не глядя матери в глаза, ответила Анька.
— А что ты сказала? — громко и с силой попыталась уточнить Самоварова.
— Что из дурацких проделок полоумной соседки ты пытаешься скроить детективную историю…
— Хорошо. Сегодня же я пойду к Маргарите и все выясню, — выходя из кухни, сухо бросила Самоварова.
Анька подозрительно промолчала.
11
Он сидел на том же месте и в той же позе. Смотрел все так же, словно мимо, на депрессивную картину с вороной.
Когда Инфанта его увидела, ее охватило неконтролируемое желание немедленно выбежать из зала, из музея, исчезнуть из города, исчезнуть вообще…
Но он уже ее заметил.
— Привет! — бросил небрежно, как старой знакомой.
И это простое, безобидное слово еще несколько минут отзывалось гулом в ее ушах, кружилось цветными пятнами вокруг бархатистых полотен на стенах, показывало язык из-за каменных колонн и усмехалось, будто на что-то провоцируя.
— Привет! — Стараясь нацепить на лицо привычное выражение превосходства, Инфанта присела на противоположный край банкетки.
— Я сегодня проснулся в твердой уверенности, что увижу тебя, — покосился он на нее своим оливковым, влажно-зеленым глазом. — Ты появилась на самом глубинном уровне сна, поэтому сон я не помню. Но это точно была ты.
Ей вдруг стало спокойно и приятно, как после первого горячего глотка утреннего кофе, поданного Жаруа в дорогой фарфоровой чашке.
Обычно бойкая и уверенная в себе, она сама предлагала людям перейти на «ты» — женщины ее стеснялись, а мужчины побаивались. Исключением был Петя, циничный мент, да что с него, вахлака, возьмешь?
— Что же тебя так привлекает в этой картине? — после паузы тихо спросила Инфанта, не зная, как к нему обращаться. В прошлый раз они не представились друг другу.
— Аллегория, — ответил он.
— Аллегория, — кивнула она и осторожно, чтобы он не заметил, бросила косой взгляд на свою одежду.
На встречи с клиентами она старалась одеться поскромнее — чтобы эти мещане не думали, что она «гребет бабки лопатой».
Но черт ее дернул именно сегодня надеть это позапрошлогоднее полупальто!
Ткань была хорошего качества, да и сидело оно на ее ладной фигурке, как ей казалось, отлично, но черная шерсть быстро теряет вид — несколько прилипших светлых ворсинок и белесое пятнышко у левого кармана придавали ей небрежный вид. И с обувью она промахнулась: модные в нынешнем сезоне удобные ботинки на шнуровке, пока она шла от парковки до музея, успели загрязниться и делали ее похожей на пацанку.
«Да я и есть пацанка… Матерщинница, рукоблудка и недоучка, за которой ни разу в жизни по-настоящему не ухаживал ни один мужчина!»
Как только эта мысль отпечаталась в сознании, она ее дико испугалась.
«Еще чего! Опускаться до этих безмозглых простачек, у которых единственная понятная цель в жизни — привязать к сердцу хер?!»
— А пойдем в кино? — неожиданно предложил он.
Взглянув на него с недоверием, она вдруг заметила, что он на пару лет, а то и больше, моложе ее.
— Ты что, не работаешь? — пряча растерянность за строгим тоном, спросила Инфанта, будто была его работодателем.
— Почему? — пожал он плечами. — Работаю, монтажником.
— На стройке? — изумилась она.
На работягу он был совсем не похож.
— Нет, на телевидении. — Он привстал. — Ты же на машине?
— Да.
— Отлично. Едем в «Аврору», по дороге выберем сеанс.
В вестибюле музея все оставалось так же чинно и роскошно-архаично. Посетители совали под нос билетерше свои удостоверения или билеты, а она, будто и не было никакой припадочной, невозмутимо вглядывалась в корочки и хрустела тонкими билетными корешками.
До машины добрались молча.
Пару раз, когда на пути встречалась большая лужа, он подавал ей руку, заставляя снова испытывать неловкость от своей необъяснимой слабости.
— Почему «мерин»? — пристегивая ремень безопасности, спросил он.
— Есть машины, а есть «мерин», — не раздумывая, ответила она не своими — Петиными словами, и ей тут же стало неловко за эту банальность.
— Можно, я музыку поставлю? — Он кивнул головой на панель с
