— Что с тобой, солнышко?
Она не ответила, но впилась в меня глазами, пылавшими ненавистью.
— Что со мной? — произнесла она наконец. — А ты как думаешь? Все, блядь, со мной!
Мобильник Фран швырнула на кухонный стол с такой силой, что я забеспокоилась, не треснул ли экран.
— Как бы то ни было, — начала я, — уверена, мы сумеем…
— Заткнись, — перебила Фран. — И не прикасайся ко мне (я потянулась к ней). Не нужны мне ни разговоры, ни обнимания. Просто оставь меня в покое разнообразия ради.
Она попятилась от меня, затем выскочила из дома и зашагала вниз по улице; забытый телефон валялся на кухонном столе.
Я осталась стоять в пустой кухне моего опустелого дома; я могла бы услышать тишину, если бы за стенкой не взревела дрель — у соседей шел ремонт. Шок, вот что я испытывала, слезы Фран и то, как она со мной говорила, сделали свое дело. Меня трясло, и я села за стол. Наверное, надо было побежать за Фран, отдать ей телефон, но я с места не сдвинулась, только села, обхватила голову руками и замерла в оцепенении, дожидаясь, когда подвижность и самообладание вернутся ко мне. Абсолютное безмолвие периодически нарушал, пробирая до костей, визгливый вой дрели в доме наших соседей. На кухонном столе позвякивал нож.
Минута текла за минутой. На кухне я просидела не менее получаса, прокручивая в голове слова Фран, не в силах поверить в смысл этих слов, означавших: дочь отвергает любые мои попытки помочь ей.
А когда наконец поверила, в голове моей стало пусто, как и в стенах нашего дома. Казалось, я более ничего не могла для нее сделать.
Вздохнув, я с трудом поднялась на ноги и медленно поплелась обратно вверх по лестнице.
Опять села за письменный стол. На экране компьютера меня караулило изображение — лицо Билли. Пленка, на которой он шагает к авансцене на пресс-конференции, закончилась, оставив на память финальный стоп-кадр — лицо Билли, застывшее в тот момент, когда он не контролировал себя. Смотрел он прямо перед собой, но не в камеру, и не на журналистов, и вообще ни на кого и ни на что. Он был погружен в свои мысли, но вряд ли в этот момент Билли молча репетировал ответы. Верно, именно на пресс-конференции в «Баварии» он дал тот самый ответ на вопрос репортера. Ответ, лишивший всех присутствующих дара речи. Но изображение, на которое я смотрела, не было лицом человека, оттачивающего в уме убийственную остроту. Нет, передо мной было лицо человека, пусть на данный момент и подчинившего себе аудиторию, но в глубине души переживающего глубоко личное и неизбывное разочарование. И надо же, неким странным образом того же типа разочарование поселилось и во мне. Билли, вероятно, жил с этим уже много месяцев, а мне только предстояло свыкнуться с иным положением вещей, но наше сознание сработало одинаково: мы оба поняли — то, что мы можем дать, более никому особо не требуется.
* * *
Месяца через два-три после конференции мы в количестве двенадцати человек сидели вокруг большого стола в помещении сколь безусловно роскошном, столь же и безликом — то была обеденная зала для особых гостей отеля «Байеришер Хоф», что в центре Мюнхена. Темные дубовые панели, массивный дубовый стол и официанты, парившиеся во фраках, притом что дело происходило в июле и Мюнхен наслаждался — либо тяготился — знойным влажным летом.
Не припомню по именам всех, кто собрался за тем столом, но добрую половину помню.
Во главе стола, естественно, восседал Билли, а по правую руку от него — доктор Рожа, почетный гость. Меня посадили между Ици и доктором Рожа, а по левую руку от Билли сидел мистер Холден. Мисс Келлер заняла место наискосок от Билли, рядом со своим бойфрендом Аль Пачино, прилетевшим из Америки проведать подругу. Остальных я помню смутно, но среди них было несколько немцев, представителей «Гериа», фирмы по минимизации налогов, помогавшей финансировать фильм. Облаченные в деловые костюмы финансисты в застольной беседе почти не участвовали — вероятно, по той причине, что далеко не все они хорошо говорили по-английски.
Доктор Рожа — венгр по имени Миклош — должен был написать музыку к фильму. Хотя преимущественно он жил в Лос-Анджелесе, в Италии у него имелась вилла, где он проводил лето, а в Мюнхен он приехал специально, чтобы, отсмотрев заснятый материал, приняться за партитуру. К его визиту отнеслись как к важному событию, и ужин был устроен в его честь.
Он был старым другом Билли, они не раз работали вместе, в частности на знаменитой «Двойной страховке». Кроме того, доктор Рожа прославился музыкой к библейским эпопеям — «Бен Гуру», например, и «Камо грядеши». В его доме от «Оскаров» полки ломились, и был он едва ли не самым знаменитым композитором в Голливуде. Стоит ли упоминать, что я о нем никогда прежде не слыхала.
Каким же образом я оказалась не только среди приглашенных на этот ужин, но еще и соседкой почетного гостя?
* * *
За предыдущие несколько недель мы с Ици неплохо узнали друг друга. Собственно, не могли не узнать, учитывая, что я была его личным ассистентом, хотя в действительности я лишь носила это почетное звание — в личном ассистировании Ици не слишком нуждался, и тем более в моем. К тому же он знал немецкий, не в совершенстве, но вполне сносно, чтобы обойтись без посторонней помощи в магазинах и ресторанах. И для Ици я была не столько личным ассистентом, сколько, сказала бы я, соучастницей и психотерапевтом.
Съемочная группа «Федоры» почти целиком обитала в здании, называвшемся «Отель-Резиденция на Артур-Кучер-плац в Швабинге», шикарном районе к северу от городского центра. Оттуда можно было пешком дойти до очень симпатичного Englischer Garten[24], но приходилось долго ехать до киностудии, находившейся милях в десяти к югу от Мюнхена, в Гайзелгастайге. Единственным и знаменательным исключением был сам Билли: он жил в полностью меблированном пентхаусе неподалеку от Леопольд-штрассе. Из Америки прилетела Одри, и режиссера каждый вечер, после рабочего дня на съемочной площадке, поджидал изысканный ужин, приготовленный его преданной женой. А после ужина к нему частенько наведывался Ици, чтобы подправить сцены, которые предстояло снимать на следующий день; сценарий — и я не могла этого не заметить — постоянно требовал доработки.
На студию я обычно приезжала вместе с Ици в его машине, но изредка оставалась в Швабинге, когда у Ици имелось для меня особое поручение. По большей части он просил пройтись по магазинам и закупить продуктов впрок. Отель-резиденция помещался в мрачном бетонном здании, поделенном на квартиры, так что постояльцам приходилось самим заботиться о своем пропитании, и перед вечерним визитом к Билли для обсуждения сценария и не имея под рукой заботливой жены, Ици что-нибудь готовил себе наскоро — либо чаще всего доверял готовку мне. Поварихой я была неопытной, но никого это не смущало; может, Ици и привык к дорогим ресторанам, но его гастрономические предпочтения оставались довольно простыми. Мне запомнился один из наших счастливейших вечеров вместе, когда мы в четыре руки побросали в сотейник консервированные сардины, такие же помидоры и затем рис; помню, как Ици стоял над плитой, помешивая содержимое сотейника — без улыбки на лице, конечно (для него это было бы перебором), но с увлеченным и довольным видом. Обнаружив в кухонном шкафу банку с черными оливками, я предложила: «Давайте их тоже вывалим в сотейник» — и была вознаграждена невероятно лестным откликом — Ици подмигнул, потер руки и сказал: «Сгодится, а то». Блюдо получилось восхитительным — на наш вкус, по крайней мере.
