— Давайте-ка одевайтесь, — распорядилась директор. — Машины ждут, стартуем уже через десять минут.
— В аэропорт Акциума, оттуда прямиком в Мюнхен.
Мюнхен. Это какая-то ошибка или чья-то глупая шутка? Или отныне я могу считать себя одной из киносъемочных божеств?
— Ну же, — нетерпеливо сказала директор, — вы идете? Или мне передать им, что вам не нужна эта работа?
— Нет, — засуетилась я. — Конечно… конечно, нужна. Просто это так… — Я не смогла подобрать подходящих слов.
— Отлично. Десять минут, я вас предупредила. Не опоздайте, иначе им придется уехать без вас.
Одевалась я и паковала вещи в безумной спешке.
Спускаясь по лестнице, я задержалась у квартиры матери Мэтью и постучала, но никто не ответил. Опять постучала — с тем же результатом; время поджимало, я более не могла рисковать. Вероятно, Мэтью крепко спал. Его мать оказалась среди тех, кто на тротуаре перед домом ждал своей очереди, чтобы занять место в машине, и когда я спросила, где ее сын, она ответила коротко: «Дрыхнет, разумеется». Я села в машину рядом с ней на заднее сиденье, минуты через две автоколонна тронулась в путь, и единственное, что омрачало мое нежданное сумасшедшее счастье, — мысль о том, когда я вновь увижусь с Мэтью и увижусь ли.
МЮНХЕН
Наутро после отъезда Арианы в Сидней я подсушила хлеб в тостере, сварила кофе, и уже изготовилась вонзить зубы в румяный хлеб, но дала слабину: полезла в холодильник за бри из супермаркета. Как по мне, хлеб с бри — не самое идеальное сочетание, но привередничать я была не расположена. Умяла в одиночестве сытный завтрак и, собравшись с духом, поднялась в нежилую комнату, мой «кабинет», как мы ее называли. Джеффри опять читал лекции в Биконсфилде, Фран была дома, но от меня держалась подальше и к себе не подпускала. В доме было очень тихо. Я плюхнулась в кресло у письменного стола, машинально включила компьютер и открыла миди-клавиатуру, хотя знала наверняка, что сегодня музыки я сочинять не буду.
Меня интересовала папка «Музыка», внутри которой находились еще две папки; одна называлась «Музыка для кино», другая — «Прочее». В «Музыке для кино» хранилась папка «Текущая работа», но сейчас она пустовала. В «Прочем» имелась папка под названием «Билли», ею-то я и занялась. Ткнула мышкой в «Пресс-конференцию», и файл открылся в Pro Tools.
На экране ожил, затрепетав, кусок старой кинопленки. Недели две назад я нашла ее в интернете. Пленка была цветной — запись пресс-конференции на киностудии «Бавария», состоявшейся накануне пред-съемочного периода «Федоры», примерно за месяц до переезда киногруппы в Грецию, где я к ним и присоединилась. Я уставилась на экран, и первое, что зацепило мое внимание, — мода и стиль конца 1970-х: непременные пластиковые стулья с мутно-оранжевыми спинками для журналистов, аляповатые платья в цветочек на горстке женщин-репортеров живо напомнили мне о той эпохе и моей молодости. Билли, как обычно, был одет скромно, но элегантно: темно-синий джемпер поверх рубашки поло, застегнутой на все пуговицы. Серебристая шевелюра зачесана назад волосок к волоску, на носу очки в черной оправе — ни дать ни взять интеллектуал, что выступает с лекциями на публике и готов ответить на все вопросы.
По моей просьбе Джеффри поработал с этим куском пленки. Начинался он с кадра, в котором Билли входит в зал и направляется к сцене. Длился кадр около двадцати секунд, однако Джеффри удалось замедлить его аж до почти трех с половиной минут. В итоге у зрителя появился шанс познакомиться с мистером Уайлдером поближе, разглядывая его походку, манеру держаться, ровный, неторопливый шаг — Билли будто размышлял на ходу — и выражение его лица, веселое и слегка задиристое в предвкушении победы в схватке с прессой, на что он имел полное основание, ведь (несомненно) в рукаве у него было заранее припрятано с десяток остроумных хлестких ответов. Публика была немецкой, и Билли обратится к собравшимся по-немецки и упомянет, кроме много чего прочего, о том, каково это — вновь вернуться в Германию. Он понимал, что его речи встанут кое-кому поперек горла, но именно этого он и добивался.
Замедление произвело еще один эффект: походка Билли, шагавшего к сцене, обрела балетную плавность — Билли напоминал космонавта, ступившего на поверхность Луны, или глубоководного ныряльщика, бесконечно медленно продвигающегося по дну океана. Размеренный, исполненный достоинства звук его шагов натолкнул меня на мысль сочинить торжественно-печальную музыку к этому фрагменту — небольшую пьесу в миноре для камерного оркестра с виолончелями и контрабасами, монотонно играющими корневые ноты в нисходящих аккордах, и нежным звучанием скрипок и духовых, а на каждом втором такте те же ноты выпевает сопрано без вибрато. Целью моей было придать новое значение архивной пленке, зафиксировав ее как мгновение времени, мгновение истории даже. Превратить банальный проход к авансцене в величественное действо, а самого Билли — разом в шута и мученика. В конце концов, пресс-конференция знаменовала его возвращение в страну, которая тридцать лет назад уничтожила его родных, и теперь он с невиданным великодушием одаривал их своим присутствием и одновременно целиком зависел от их расположения к нему — триумф пополам с унижением.
Сюита «Билли» задумывалась пятичастной, но пока более или менее завершенной была только одна часть. О том, чтобы куда-нибудь пристроить все эти части, когда они будут написаны, я и не помышляла даже. Скорее всего, никто не захочет исполнять или записывать мою сюиту. Как и все остальное в моей жизни теперь, сочинение музыки выглядело донкихотством и напрасной тратой времени, и даже эта первая часть под названием «Пресс-конференция», которой я секунду назад в общем гордилась, внезапно разонравилась мне. Я отключила звук в Pro Tools и в наступившей тишине услыхала голос, доносившийся из сада.
Голос принадлежал Фран, она разговаривала с кем-то по мобильному. Резкость в ее голосе подсказывала, что это была не обычная болтовня. Дочь определенно беседовала с кем-то из близких друзей, но слов я разобрать не могла. Этот недочет я исправила легко: мой письменный стол стоял у окна, и когда я приоткрыла оконную створку, мне стало слышно каждое слово.
Разумеется, услышать я могла только реплики Фран:
— Нет. Ничего. Знать не хочет.
— …
— Хер знает.
— …
— И как я, по-твоему, могу это сделать?
— …
— Знаю. Я все знаю. Решение принимаю я, мне и расплачиваться.
— …
— Нет! Нет, я просто не могу. Это сводит меня с ума.
— …
— Никто. Вообще никто. И потом, в моей ситуации такое решение ни к чему бы не привело.
— …
— В том-то и дело! Я не могу. Не знаю, Джулия, правда не знаю.
На этих словах Фран разрыдалась. И во мне мгновенно взыграл материнский инстинкт, я галопом ринулась вниз. Мы едва не столкнулись в дверях кухни, куда я влетела с лестницы, а Фран из сада. Телефон был выключен, лицо раскраснелось.
