соседи были готовы дружить друг с другом, лишь бы не пришлось дружить с ним.
Или, например, как-то раз ректор вызвал нас с Евженой в свой кабинет.
Он строго поглядел на нас, прежде чем спросить:
— Кто из вас это сделал?
Евжена посмотрела на меня, я посмотрела на Евжену, ректор посмотрел на потолок. Видимо, в поисках здравого смысла. Ведь, если его не было у нас, значит он должен был быть где-то еще. Почему не там?
— Гордей Змеев, — сухо пояснил он, говоря о любимом племяннике так, словно не знал его, и ответом ему послужило наше коллективное насмешливое “Ооооо”, — пожаловался на то, что кто-то, — он особенно выделил это слово, — кто-то неизвестный заколдовал все его учебники так, что, когда он открывает их, вместо ожидаемой информации, там одни обидные слова и пожелания. Дамы, вы не знаете, кто бы это мог быть?
— Надо сделать вид, что мы ничего не знаем, — шепнула я Евжене.
— Что такое учебник? — немедленно сориентировалась она.
— Не так!
— Я зачитаю одно из творений этого неизвестного, — продолжил ректор, — Итак, вот что особенно привлекло мое внимание:
Отправился в школу потомок ужей,
В той школе он встретил колючих ежей.
Рыдает змееныш, ежи хохочат,
Иголками больно исколот весь зад.
— Без понятия, кто автор, — не моргнув глазом соврала я. — Но очень талантливо.
— Чувствуется изысканный стиль, — поддержала Евжена. — Глубокое понимание характера лирического героя.
— А какие сравнения!
— Удивительно!
— Под каждым оскорблением проступает подпись! — громыхнул ректор. — С вашими именами! К тому же я видел, как на введении в артефакторику Надежда, ваша соседка, между прочим, подкладывала на стул Гордея кнопку!
О, это уже было камео.
— Но главное — не это. А то, что нет такого слова, как “хохочат”, дамы! Стыд-то какой! Если оскорбляете кого-то, хотя бы делайте это правильно!
— А что рифмуется с “хохочут”? — наклонилась ко мне Евжена.
— Надо, чтобы “зад” остался, а то Платон надуется. Тогда в предыдущую “ряд”? Ну, знаешь, “рыдает какой день подряд”, например.
— О, отлично! Но ведь и все остальное переделывать теперь!
— Дамы!
— Да?
— Да?
Лицо ректора свело судорогой.
— Протираете пыль в библиотеке! Месяц!
— Нормально, — отмахнулась я. — Все равно мы собирались за словарем.
Или вот, например, на уроке теологии наш наставник брат Вольдемар однажды спросил:
— Господа, а кто из вас бросил записку с именем Гордея Змеева в ящик для поминовений в академической часовне? Господа, это ведь неправильно, мы же с вами столько раз обсуждали, что пожелания о добром здравии подаются в белый ящик, а о поминовении в черный, я так удивился, когда разбирал их сегодня…
— Это ты! — упомянутый Гордей Змеев развернулся в сторону Лукьяна и принялся гневно потрясать кулаком в воздухе. — Ну ты у меня дождешься! Я тебе покажу! Да ты меня проклясть что ли пытаешься! Я все расскажу дяде!
Лукьян вздохнул.
— Ой, и как же я мог перепутать…
— И записка была не одна, а…
— … перепутать целых сорок раз. Ума не приложу, как так вышло.
— Их было ровно сорок, верно, — не обращая ни на что внимания закончил свою мысль наставник. — Господа, надо внимательнее слушать то, что я говорю на уроках, чтобы такие казусы больше не повторялись.
Платон восхищенно присвистнул:
— Вот ты чего в часовню-то мотался. Слушай, а ты точно его проклял?
— Вам всем конец, поняли?!
— А ты не видишь, что он уже бьет копытом? — отметил Иларион. — До превращения в козла осталось всего-ничего.
— Нельзя превратить козла в козла, — авторитетно сказала я. — Это пустая трата магических сил.
Одним словом, мы вообще ничего не сделали для того, чтобы заслужить такое отвратительное отношение к себе и были крайне возмущены и оскорблены поведением Гордея Змеева.
Но вернемся в настоящее.
— Прямо сейчас единственный ужасный человек здесь это ты, — прохрипела Евжена. — Потому что я задыхаюсь, а ты все еще не убрала из нашей комнаты эту дрянь! Как насчет моих чувств, а?
— Дафна! — раздалось с двух сторон.
Я накрыла голову подушкой и отвернулась к стене.
Ну началось.
— Дафна!
Я отбросила подушку в сторону и села на кровати, упираясь обеими руками в матрас.
— Зачем Гордею Змееву вообще лезть в мусор? — спросила я.
Не мог же он наконец-то прозреть в вопросе определения своей истинной сущности и отправиться в естественную среду обитания.
— Давайте просто выбросим их и забудем. Надя, в самом деле, ты хочешь, чтобы Евжене стало хуже?
Их стоило выбросить уже только из-за того, кто их подарил.
Неужели Надежда не видела, какой он отвратительный тип?
— Но что если он увидит и спросит? — не унималась Надежда.
— О тогда я так и скажу! — не выдержала я, срываясь на крик. — Что его букет чуть не убил мою соседку!
Уверена — его это только обрадует.
Это было просто смешно.
Вот в чем ужас всех этих милашек, которые боятся кого-нибудь расстроить — у них начисто отсутствует критическое мышление. Или даже — мышление вообще. Я не какой-то гений мысли или великий аналитик, но даже я могу с уверенностью сказать, что все наши проблемы начались после встречи с Надеждой.
Мало того, что мы получали одно наказание за другим, потому что она непременно что-то роняла, кого-то толкала или еще каким-нибудь образом умудрялась оказаться в эпицентре очередных неприятностей, так она еще и вела себя так, словно в лучшем случае ей было десять или даже меньше, и словно всего этого было мало, она за нас переживала.
Нет, не так.
Она волновалась по всякой ерунде так, словно от этого зависела судьба целого мира. Она пеклась о том, кто и что подумает обо мне или Евжене сильнее, чем пеклись бы наши матери и уж точно сильнее, чем пеклись мы сами.
Но самое ужасное, что она рассуждала обо всем этом непременно вслух и на публике, из-за чего мы с Евженой вечно выглядели как две полоумные психопатки, которые по ночам вместо того, чтобы спать, подленько подхихикивают, планируя очередные пакости.
И она очень, очень переживала, что кто-то об этом узнает.
Да кто бы об этом узнал, если бы не ты!
У Евжены непременно кончалось терпение, и — комната тонула в ругани.
Есть множество причин, по которым твои соседи по комнате — твои лучшие друзья, но Надежду хотелось выставить за дверь и никогда больше не пускать обратно.
— Мое предложение все еще в силе, — подмигнул мне Платон, когда я пожаловалась ему на свою тяжелую долю. Мы сидели в библиотеке и готовили к сдаче контурные карты. — Серьезно. Давай просто отправим Глинскую к Змееву и Таврическому.
