Фишер разрешил вернуться в казармы. Поэтому к трём часам пополуночи приятели — и вместе с ними Ульрих — стояли в кабинете Брунцвика, закончив доклад о находке и стычке с ламией.
— Молодцы, — похвалил их рыцарь. Потом отпер уже памятную младшему стражу шкатулку и, достав оттуда три золотые монеты, протянул каждому по одной. — Можете отдыхать.
Ульрих немедленно отправился спать, но приятели спустились вниз и вышли на Карлов мост. Кордегардию охраняли трое рядовых, однако Максим только теперь заметил, что при них нет капрала.
— Это чьи? — вполголоса спросил парень, когда они с Иржи уже поднялись по лесенке на Карлов мост.
— Пана Шипки.
— А где он сам?
— По-моему, он сегодня с пятью бойцами стоит у Пороховых ворот. А пан Модров, пан Чех и с ними ещё двое из десятки Шипки — на летненской переправе.
— Погоди, ты что, хочешь сказать, что сегодня на кладбище командор отправил почти всех имеющихся людей?
— Не считая служб — тех, кто на складах, при кухне, кузнице, конюшне.
— А если бы что-то случилось? Ну, как вчера?
Иржи пожал плечами.
— Новоместские бы подсобили. И малостранские, конечно, тоже. У них, правда, людей меньше нашего, но ничего, как-нибудь да сдюжили бы.
— А почему никого ни вчера, ни сегодня, не отправляли в Йозефов?
— Потому что они предпочитают в основном справляться сами. Но вот наступит пятница — и у нас начнутся весёлые две ночи.
— Шаббат, — сообразил Макс.
— Ага. Что думаешь сделать с деньгами?
— Да у меня вообще-то ещё и подъёмные почти целы, — растерялся Максим. — Кстати, когда нам жалованье положено?
— В первые три дня нового месяца. Но тебе, поскольку ты заступил на пост не с начала сентября, выплатят только за то время, которое ты прослужил. Так что получится немного.
— Справедливо. А ты куда потратишь?
— Домой отошлю, — улыбнулся Шустал. — У меня две сестрёнки на выданье. Что-нибудь себе для приданого купят.
— Пожалуй, отдам я эту монету пани Эвке, — сказал Максим.
— Пан Кабурек такой жест оценит.
— Ему про это знать вовсе не обязательно. Я же не для красоты жеста делаю.
— А для чего?
Парень задумался. Как объяснить приятелю то, что пригрезилось младшему стражу в развилке старого вяза? Что только лицо «приписанной» господином Майером жены стряхнуло накативший морок, вернуло ясность мыслей, а, может, и саму жизнь спасло?
— Да так. Просто это будет, по-моему, правильно.
— По-моему, тоже, — искренне одобрил Иржи.
Они расстались на мосту, и капрал зашагал обратно в казарму, а Максим, баюкая раненую руку, пошёл на малостранскую сторону. Здесь этой ночью дежурили незнакомые ему стражники, и парень уже приготовился было объяснять, кто он такой, да откуда, да доставать из кошеля на поясе выданный Иржи жетон — но, к удивлению Макса, ничего этого не потребовалось.
Двое мушкетёров у решётки ворот приветственно кивнули, а прохаживавшийся рядом с ними капрал чуть склонил голову и в знак почтения коснулся пальцами края своей шляпы. Максим с удивлением ответил на приветствие, приподняв свою шляпу, и пошёл дальше. Похоже, каким-то образом новости о случившемся на кладбище Святого Креста уже распространились среди всех кордегардий ночной вахты.
Не рискнув искать дорогу среди проходных двориков, Макс прошёл по улице и, заложив петлю, оказался перед тёмным безмолвным силуэтом Чёртовой мельницы. Большое водяное колесо стояло неподвижно, тихо журчала под ним Чертовка, и даже собственные шаги, прозвучавшие на старом деревянном мостике, показались Максиму чересчур громкими.
Он пошарил в кошеле, нашёл ключ и осторожно отпер дверь. Хорошо смазанный и отлаженный замок лишь тихонько щёлкнул. Парень вошёл, прикрыл за собой дверь, запер её и, постояв немного у подножия лестницы, всё-таки вспомнил, что скрипучей должна быть третья снизу ступенька. Макс на цыпочках поднялся наверх и уже миновал почти весь коридор, когда увидел пробивающуюся из-под двери Эвки полоску света.
«Неужели до сих пор не спит?» — удивлённо подумал он.
В доме, на первый взгляд, стояла полная тишина; только внизу, в гостиной, глухо тикали большие напольные часы, отмеряя время. Однако, прислушавшись, Максим уловил тихий звук: кто-то едва различимо мурлыкал себе под нос какую-то задумчивую мелодию. И звук этот определённо шёл из комнаты жены.
«Гости у неё, что ли? Может, кто из сестёр приехал?» — гадал Макс, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Войти посреди ночи в спальню к чужой пожилой женщине казалось ему верхом неприличия. Даже с учётом того, что на бумаге они значились законными супругами. Но мурлыкающий голосок был женским, и не просто женским, а довольно-таки молодым — и Максим вдруг подумал, не стало ли Эвке плохо. Может, при ней дежурит сиделка, какая-нибудь нанятая Кабуреком девушка?
Он осторожно постучал в дверь и пение тотчас прервалось.
— Пани Эвка, у вас всё в порядке? — шёпотом поинтересовался Макс. — Простите, что беспокою так поздно.
За дверью завозились, послышался скрип ножек стула по доскам пола.
— Пани Эвка? — Максим нахмурился. А что, если в дом влезли воры? Водяной может быть хоть сто раз некоронованным королём Кампы, но ведь случается, что грабят и королей.
— Пани Эвка? — он ещё раз постучал. Возня за дверью усилилась. Решив, что уж лучше краснеть и извиняться, парень толкнул дверь и вошёл в комнату.
На постели, натянув стёганое одеяло до самых глаз, сидела молоденькая девушка. Максиму были видны только худенькие плечи в белоснежной сорочке и полуприкрытые пушистыми ресницами большие выразительные глаза, которые сейчас смотрели на него со смесью ужаса и отчаяния. Зелёные, прозрачные, с пляшущими в глубине искорками, как если бы солнечные лучи играли в быстрых речных водах.
Макс в изумлении смотрел на незнакомку, а она на него, не убирая от лица одеяла. На глазах девушки показались слёзы, быстро прочертив от уголков вниз, к щекам, две дорожки.
— Простите, пани… А…
Где-то ударил колокол, ему ответил другой, третий: били четыре пополуночи, заканчивался «ведьмин час». Девушка то ли вскрикнула, то ли застонала, и с головой накрылась одеялом. Максим ошеломлённо смотрел на дрожащий комочек на кровати, потом неуверенно шагнул к ней и кончиками пальцев коснулся простёганной ткани.
— Пани, вы…
Одеяло медленно откинулось. На парня смотрело изборождённое морщинами старческое лицо, и по щекам из печальных черепашьих глаз струились слёзы.
Глава 12
«Одна кума одной куме нашептала…»
—
