наставив его на ламию. Та насмешливо фыркнула и склонила голову на бок, с прищуром разглядывая противника.
Завозился, приходя в себя, Иржи. Ламия повернула на шум голову, и Максим, пользуясь шансом, поднялся на ноги. Он без особого удивления отметил, что из отрубленной ноги женщины не вытекло ни капли крови, и что голень со ступнёй слабо шевелятся на земле, делая явные попытки ползти в сторону своей хозяйки. Впрочем, ламии полученное увечье, похоже, никак не мешало: оттолкнувшись коленом и ладонями, она, полностью игнорируя палаш, ударилась в Макса.
Клинок, уже начавший разгораться знакомым белёсым светом, вошёл под левую грудь и вышел из спины твари, но та будто и не заметила этого — раскрытая пасть потянулась к горлу младшего стража. Максим, всё ещё сжимая рукоять, в отчаянии ударил по приближающимся зубам кулаком левой руки. Ламия в удивлении отшатнулась, но тут же рот распахнулся ещё шире, и сомкнулся на запястье младшего стража.
Макс вскрикнул, чувствуя, как острые зубы впиваются в тело, проникая всё глубже и глубже. Определённо, это уж никак не походило на обманку, которую демонстрировала прошлой ночью прожора. Тёплая кровь ручейками побежала по запястью под рукав дублета.
«Надо было перчатки купить!» — почему-то вспомнилось Максиму. Он резко, судорожно, рванул руку, высвобождая укушенную кисть — и ламия выпустила её. В тот же миг прямо изо рта твари вылезло сияющее остриё протазана.
— Попалась! — кровожадно пропыхтел Ульрих, удерживая насаженную на пику, словно бабочка, ламию. Та шипела и дергалась из стороны в сторону. Казалось, она готова расстаться с половиной головы, если только это даст возможность высвободиться.
Пошатываясь, к ним уже спешил Иржи. Максим, выпустив бесполезную рукоять палаша — клинок тут же, на глазах, стал тускнеть и гаснуть — потянул из-за пояса осиновый кол. Женские руки молотили по воздуху, стараясь вцепиться в лицо стражнику, но тут мелькнул кацбальгер, и сначала одна, а затем вторая, кисти упали на землю.
— Коли! — заорал капрал. Он был без шлема, из-под всклокоченных волос на лоб сбегала струйка крови.
Макс ударил. «Это не человек, не человек, не человек» — билось в мозгу. Осина вошла в красивое, ещё недавно такое манящее, тело, рядом с клинком палаша, но чуть левее. В кошачьих глазах впервые промелькнуло нечто, похожее на ужас. Шустал взмахнул кацбальгером, и двумя ударами отсёк голову твари, продолжающую корчиться на пике, открывая и закрывая рот. Обезглавленное тело рухнуло на землю.
— Кирпич или камень, быстрее!
Парень лихорадочно озирался вокруг. Наконец, возле надгробия, которое перед дракой рассматривал Ульрих, Макс увидел небольшой обломок могильной плиты. Подхватил его — камень оказался довольно тяжёлым — и протянул Иржи.
— Сам. Сам давай, — отмахнулся тот, тряся головой. Похоже, капрала крепко приложило о землю: на кирасе была видна солидная вмятина. Шустал наклонился над телом ламии, отрубил ступню уцелевшей ноги, и побрёл ко второй, упорно продолжавшей ползти в их сторону. Тут капрал не рассчитал замах и кацбальгер, срезав ступню, ушёл глубоко в землю. Иржи тяжело сел рядом с ним.
Ульрих уже прижимал к земле пику с насаженной на неё, и всё ещё живой, головой твари. Макс размахнулся, и что есть сил загнал обломок надгробия в раскрытый рот. Клацающие зубы в последний раз сомкнулись на камне и голова, наконец, перестала шевелиться.
— Пресвятая Дева! — донёсся до них скрипучий голос Фишера. — Все целы?
* * *
К часу ночи всё было кончено: подтянувшиеся на место стражники из остальных троек, отчаявшись отыскать посреди ночи на заброшенном погосте лестницу, просто подсадили нескольких человек наверх, и те достали из старого вяза небольшой гроб. Тут же, под деревом, выкопали глубокую могилу, уложили останки ламии в гроб — Фишер лично проследил, чтобы тело не забыли перевернуть спиной вверх — и закопали, тщательно разровняв землю.
Как сказал капрал, свежая чёрная сырость земляных комьев подсушится ветром, сравняется дождями. Минует осень, пройдёт зима, и никто уже не сможет узнать, что лежит под старым вязом. Когда же подойдёт время очередного большого праздника, и на пражских храмах весело зазвонят колокола, ламия уйдёт навсегда, превратившись всего лишь в горстку костей и праха.
Макс, рука которого была замотана тряпками и висела на перевязи, только теперь заметил, насколько невысокой и худенькой была ламия. В гробу обнаружилось несколько медных браслетов с зелёными стекляшками, а ещё высохший и почти рассыпающийся в пыль веночек из полевых цветов.
— Невеста… — пробормотал Иржи. И пояснил на недоумевающий взгляд приятеля:
— У нас такие венки на Купалу плетут девушки, которых уже сосватали, и которые осенью должны выйти замуж. А эта вот — не вышла.
— Какая же мразь такое могла провернуть, — пробормотал Максим. Укушенную кисть саднило, кровь пропитала повязку, и время от времени капли её падали на землю. — Ведь не каждая же женщина превращается в ламию. Или я не прав?
— Конечно, не каждая.
— И она не из Праги?
— Ну… — капрал замялся. — Скорее всего. Сам понимаешь, город большой, всякое случается. Не раскрытые убийства, тайные погребения, не найденные трупы…
— Ты издеваешься? — мрачно посмотрел на него Макс. — Они там что, в городской страже, болт на работу положили?
— Что значит — болт положили? — заинтересовался Шустал.
— Ну, наплевали на свои обязанности?
— Почему? Нет, они, как и мы, работают. Но я же тебе говорю: город — большой! Тут не всё тайное становится явным. Могла где-нибудь в окрестных деревнях, к примеру, погибнуть девушка, невеста. А то и руки на себя наложить, что, кстати, более вероятно. И вот хоронят её не в освящённой земле, если самоубийца — а дальше уже, если не само собой так вышло, что превратилась в ламию, то могли и подсобить.
— У вас тут что, некроманты тоже есть? — упавшим голосом спросил Максим.
— Бывают. Знания — они ведь не только про доброе, вечное, светлое. Они и про тёмную сторону бытия.
— Коршун может служить и свету, и тьме, — задумчиво отозвался Макс. Потом тряхнул головой и усмехнулся:
— Город, говоришь, большой? Эх, тебя бы на денёк, хотя бы даже в нашу Прагу. Интересно, что б ты тогда сказал.
* * *
Фишер, не желая давать твари ни единого шанса на возвращение, остался со своими людьми стеречь могилу до рассвета. Душан и Соботка должны были продолжить охрану периметра, но десяткам Шустала, Чернова и Земана, а также Максу,
