рядом, тут же стали скрываться в переулках, а кто не мог — жались к стенам домов, пропуская вперед длинную процессию. Из улиц на верхних ярусах города вниз спускалась длинная вереница закованных в цепи рабов в сопровождении воинов, вооруженных грубо скованными серповидными мечами. Среди рабов Женя смог разглядеть и мужчин, и женщин, и детей, и даже странного вида нелюдей, каких он еще не видел: рогатых, с копытами вместо стоп. Последними, замыкая строй, в сопровождении еще нескольких воинов шли человек в кожаном плаще и огромной, широкой шляпе, а рядом с ним — еще один, в длинном, черном одеянии с жутковатым в виде глаза и серпа под ним на груди.
— Дорогу, шваль! — рявкнул вновь идущий впереди капитан, замахиваясь на Женю.
Скрипя зубами, юноша схватил его за руку и нервно сглотнул. Он не был героем, и цель его в этом мире была совсем в другом месте… Но на него взирали десятки посеревших от тяжелого труда и пыток глаз. Маленькие дети с тяжелыми цепями на шее, осунувшиеся и исхудалые, смотрели на него снизу вверх, а во взглядах их не было ни лучика надежды — только боль.
— Отпустите их, — словно в трансе, медленно и спокойно сказал Женя. — Сейчас же.
Воины обнажили клинки. Капитан вырвал руку из цепкой хватки, отошел на шаг назад.
— Отпустите их! — рявкнул юноша вновь, и в этот раз сорвал с лица промокшую ткань.
Кто-то из воинов отшатнулся, ни один не решался теперь поднять оружие. Капитан вмиг побледнел, не зная, что ответить, а в глазах рабов загорелась искра. Правда, не та, на которую рассчитывал Женя.
Они боялись.
Самые маленькие, еще не успевшие окончательно сломаться дети начали плакать. Мать, вымученная голодом, принялась судорожно успокаивать ребенка, прижимать его к груди. Мужчина без одного глаза безмолвно открыл рот.
Пан или пропал. Учитывая то, как реагировали на него случайные прохожие, Женя надеялся на то, что тот же эффект он произведет и на этих людей, и, судя по всему, так оно и было. Возможно, ему досталось лицо местного аристократа, а, быть может, убийцы, которого боялись и уважали. Как бы то ни было, отступать уже было некуда, глупость уже совершена.
— Встать, — вдруг вперед вышел человек в черных одеждах. — Всем.
— Н-но господин, это же…
— Это самозванец, — брезгливо бросил он. Подняв взгляд, он обнажил бритую наголо голову, жесткое, угловатое лицо. — Результат умелого колдовства, не более. Всем встать.
Меж воинов прокатилась волна шепота. Кто-то и вправду начал вставать, а капитан и вовсе обнажил оружие. Женя нервно сжал кулаки, стиснул зубы, судорожно оглядываясь и прикидывая, куда бежать. Назад — узкая лестница, выполняющая роль улицы, вперед — враги. В переулки? Он не знал город, и могло статься, что он окажется отрезан там, где никто не помешает этим людям с ним расправиться.
— Отведите меня к… — от волнения голос срывался, он стал запинаться, еще сильнее уверяя воинов в том, что он не тот, за кого они его приняли. — Я хочу говорить с вашим лидером!
— Именем тагаца, я объявляю этого человека виновным в еретическом предательстве тагацита и всех душ, населяющих его царства, — жестким, холодным, как лед голосом сказал человек в черном. — И объявляю его рабом без права выкупа. Взять его.
Других вариантов не было — он побежал вниз. Капитан что-то гаркнул, вслед за беглецом устремились почти все воины конвоя.
