на ладони, так и хочется соскрести татуировку с кожи.
Пока мы пробираемся сквозь подсвеченную факелами тьму, я с головой ухожу в мысли, представляя воссоединение с Лором, которого я больше никогда не покину. Я срастусь с ним. Без сомнения, он будет всеми руками за. С другой стороны, как срастись с тем, кто может превращаться в тени?
Сердце екает в груди, когда я вдруг вспоминаю, что тоже скоро смогу превращаться в дым.
Возможно, даже сегодня.
Свежий сырой воздух электризует кожу. Чем глубже мы спускаемся под землю, тем сильнее стучит в ушах и бурлит кровь. Возможно, дает о себе знать магия, а возможно – нервы и предвкушение.
Пройдя, по ощущениям, весь тарекуоринский остров, мы наконец добираемся до тяжелой двери.
Юстус стучит, а я глазею по сторонам. Уха касается слабый плеск воды. Может, мы недалеко от пляжа? Владения Росси простираются до побережья. Я воображаю, что между мной и открытым небом пролегает лишь тонкая обсидиановая плита. Что, если упереться кончиками пальцев в низкий потолок и надавить, камень поддастся и…
Туннель дрожит.
– Какого Котла это было? – Катон кладет руку на меч, и хотя он не вытаскивает его из ножен, мышцы напряжены от адреналина.
Меня за запястье хватает Юстус и опускает мою руку вдоль бока.
– Ничего, – ворчит он, однако глаза говорят совсем о другом. – Не вздумай касаться камня, или тебе свяжут запястья. Поняла?
Я поняла только то, что по другую сторону стены кто-то есть.
Возможно, моя пара нашел логово Данте?
Лор?
Я жду второго толчка, как жители болот ждут лета, которое высушит землю и согреет их жалкие хибарки. Однако ничего не происходит. Брови сходятся на переносице. Если предположить, что удар прозвучал в ответ на мое прикосновение, то почему вороны атаковали только один раз? Логический вывод пробивает дыру в надувном круге надежды – что бы там ни ударило потолок, то были не вороны.
Тогда что? Дыхание перехватывает, когда в голове загорается мысль: может, Мериам или Юстус нарисовали на потолке печать, которая активируется моим прикосновением? Пока я пытаюсь найти объяснение подобному, Юстус распахивает дверь, открывая взору восьмиугольную, вымощенную черным камнем комнату с круглой кроватью, застеленной золотистым шелковым бельем.
Я оглядываю вычурное изголовье кровати из дерева со сложной резьбой и покрытое позолотой. На широкой полке стоит портрет в раме, которая украшена резьбой так же парадно, как и кровать. Падающий от канделябра свет настолько тусклый, что мне приходится прищуриться, дабы разглядеть изображение на холсте: темнокожий остроухий мужчина в золотых военных регалиях и короне, которая сейчас украшает голову Данте.
На этой картине Коста на несколько столетий моложе, чем на тех, которые висят в каждом храме и школе Люче, тем не менее его невозможно не узнать благодаря ледяному взгляду и легкой презрительной усмешке. Раньше мне казалось, что Данте похож на Косту разве что голубыми глазами, четкой линией подбородка и косичками, украшенными драгоценными камнями, но теперь я вижу, что гнилые сердца делают их похожими на сиамских близнецов.
– Дедушка позировал для этой картины на следующий день после того, как завладел Люче.
Я перевожу взгляд на стол, за которым сидят Данте с Энтони – первый положив руки на стол, второй со связанными за спиной запястьями и заткнутым лозой ртом. На стеклянной поверхности ни сервиза, ни единой тарелки, ни даже кубка. Единственный предмет на столе – невзрачная деревянная шкатулка размером с ладонь.
Оба мужчины пялятся на мой откровенный наряд с разной степенью удивления. В то время как у Энтони ноздри раздуваются, а губы вокруг кляпа подергиваются, Данте словно каменеет и даже слегка выпрямляется. Когда он расправляет плечи, длинные косы звякают о золотые доспехи, из которых он теперь не вылезает.
Скоро его в них же и похоронят…
– Что это на ней, Росси? – Данте окидывает мое платье взглядом, презрительно искривив рот.
– Прошу прощения, Маэцца, но Домицина увезла с собой почти весь свой гардероб.
Увезла? Куда это отчалила его дочь? И забрала ли с собой свою жуткую мамашу?
Впрочем, в данный момент это неважно, можно отложить вопрос на потом. Я разглаживаю ладонями шелк всего на тон темнее моей кожи.
– Впрочем, оно прикрывает гораздо больше, чем наряд Берил в тот день, когда Таво привел ее на остров Бараков, чтобы удовлетворить свои потребности. Хотя, погодите, его ли потребности? Не помню точно, что Катриона мне рассказала…
Я касаюсь губ языком, делая вид, будто задумалась над его словами, хотя мне абсолютно плевать на интрижку Данте с Берил. Я лишь хочу показать ему, что сбросила лапшу, которую он навешал мне на уши.
Стоящий рядом со мной Юстус напрягается, от желания накричать на меня у него челюсть дрожит, прямо как огонек на канделябре.
Да, да, нонно. Я здесь для того, чтобы убить мудака, а не пассивно-агрессивно его оскорблять.
– Так… что-то я проголодалась. Что на ужин? – Я кидаюсь вперед, обходя Юстуса, который почти слился с черным деревом за спиной.
Я выдвигаю единственный свободный стул, когда Данте наклоняется над столом и открывает крышку шкатулки, в которой лежит горка белых кристаллов.
– Соль.
Значит, это не ужин, а допрос. Поскольку приправа на меня не действует, я предполагаю, что соль для Энтони. Тогда зачем вызвали меня?..
– Освободите пленнику рот. – Данте отодвигается от стола, но не встает.
Связывающая рот Энтони лоза растворяется в искрящуюся зеленую магию. Мой друг кашляет и несколько раз сглатывает, затем проводит языком по губам.
Из уголков его рта сочится кровь.
У меня сжимается желудок и вспыхивает гнев. Краем подергивающегося глаза я смотрю на кровать, прикидывая свои шансы схватить кинжал и вонзить лезвие в шею Данте до того, как входящие в комнату солдаты успеют остановить меня своей магией.
Оптимист во мне на цыпочках отступает, ибо шансы весьма скудны. А затем замирает, когда я ловлю на себе пристальный взгляд Данте и замечаю его медленно изгибающиеся в улыбке полные губы.
Боги! Надеюсь, его обрадовало мое раздражение, а вовсе не понимание плана Юстуса.
Глава 21
– Садись, мойя.
Сердце подскакивает к горлу и колотится у его основания с таким рвением, что все фейри в помещении, без сомнения, слышат его безумный ритм. Я резко дергаю стул на себя, ножки скрипят по черному камню.
– Фэл-лон, – почти поет Данте. – Я имел в виду сюда.
Он похлопывает себя по коленям, и я вцепляюсь в спинку стула с такой силой, что как бы кости не
