в другом свете. Те мелочи, которые ты сейчас просто не замечаешь, могут ранить словно острый меч. Чье-то выражение лица или даже обычное слово будут больно задевать. Вот представь, к примеру, камушек на дороге. Да, он ничего не чувствует, но и от душевных травм не страдает. Камень не осознает, что люди пинают его ногами. Но как ты думаешь, каково ему будет, если он станет понимать, что люди десятки раз на дню на него наступают, бьют, катают по земле и пытаются расколоть? Не знаю, насколько доходчивый это пример, я просто имел в виду…
— Я понял. Мама тоже мне часто что-то подобное говорила. Хотя немного для другого — чтобы утешить. Она же такая умная.
— Большинство мам такие, — улыбнулся доктор.
Я чуть подождал, потом снова заговорил:
— Можно еще кое о чем спросить?
— Конечно. О чем?
— Об отношениях между людьми.
Сим залился смехом. Потом придвинул стул поближе, положил руки на стол и стал внимательно слушать. Я выложил ему историю с бабочкой.
Руки у него по ходу рассказа несколько раз сжимались в кулаки. Но когда я закончил, его лицо просветлело, стало не таким напряженным, и он даже улыбнулся.
— Так, и что конкретно тебе хотелось бы узнать? Зачем Гону понадобилось устраивать для тебя все это? Или же что он при этом чувствовал?
— И то, и другое.
Доктор Сим кивнул:
— Похоже, что Гон хочет стать твоим другом.
— Другом… — эхом повторил я. — То есть, когда хотят стать другом, отрывают крылья бабочке?
Доктор сцепил пальцы в замок.
— Нет, конечно. То, что он чувствовал после того, как у тебя на глазах убил бабочку, — это уязвленное самолюбие.
— А почему его самолюбие было уязвлено?
Сим глубоко вздохнул. Я поспешил извиниться:
— Я знаю, что это, наверное, сложно объяснить, особенно мне.
— Да нет, я как раз сейчас думаю, как это можно понятнее растолковать, простыми словами. Ладно, если вкратце, то ты ему интересен. Очень. Он хочет узнать о тебе побольше, хочет понять, что ты чувствуешь. И, судя по твоему рассказу, именно он всегда первым идет на контакт. Может, ты как-нибудь сам попробуешь проявить инициативу?
— А как?
— Как говорится, добро пожаловать в наш мир: задай один вопрос — получишь сто разных ответов. Вот и мне сложно тебе что-то конкретное порекомендовать. Понятно, что для тебя жизнь представляется сплошной головоломкой, тем более ты пока подросток, с вами всегда так. Но ответ на эту головоломку ты уже должен найти сам. Если же ты все-таки хочешь получить совет, то позволь спросить: как чаще всего у вас происходил контакт с Гоном?
— Он меня бил.
Доктор передернул плечами.
— Как я мог забыть… Ладно, давай это пропустим. Как еще?
Я задумался.
— Он меня навещал.
Доктор кивнул и слегка стукнул пальцем по столу.
— Похоже, один способ ты уже нашел.
46
Я сидел на кухне профессорского дома и ждал Гона. На столе лежали очищенные яблоки, их дала мне домработница — полная улыбчивая тетушка. То ли из-за мягких складок вокруг рта, то ли из-за формы глаз казалось, что она всегда улыбается, даже если она просто спокойно молчала. Чистить кожуру у нее получалось очень ловко, одной непрерывной спиралью, словно снимая стружку. Ждать Гона пришлось долго — к его приходу чищеные яблоки уже потемнели. Завидев меня, он застыл на пороге, но домработница, предупреждая неловкость, заговорила первой:
— О, наш школьник вернулся! Твой друг тебя уже полчаса как ждет. Отец сказал, что придет сегодня поздно. Есть будешь?
— Благодарю вас, не беспокойтесь.
Я никогда прежде не слышал, чтоб Гон говорил таким тоном и такими выражениями: спокойным тихим голосом, очень вежливо… Но как только женщина вышла, он снова будто занырнул в свой привычный мир и заговорил, как обычно, грубо и резко:
— Чё пришел?
— Просто. Увидеться хотел.
Гон скривился. В этот момент на кухню снова зашла домработница, на этот раз с двумя порциями горячего куксу[37]. Было видно, что на самом деле Гон очень голоден: едва перед ним поставили тарелку, как он начал шумно, с прихлюпываньем втягивать длинные нити лапши.
— Женщина эта к нам два раза в неделю приходит. Классная. По-любому с ней лучше, чем с этим папашей самозваным, — пробурчал Гон.
Выходит, он по-прежнему не в ладах с отцом. Дом профессора Юна был очень далеко от школы. Это был роскошный пентхаус с видом на реку Ханган и прочие узнаваемые места — главные символы Сеула. Квартира располагалась очень высоко, на самом верху небоскреба, но Гон говорил, что высота здесь особо не ощущается.
Они уже давно не разговаривали друг с другом, Гон и профессор Юн. Поначалу профессор изо всех сил пытался наладить общение с сыном, но теперь полностью оставил эти попытки. Он постоянно пропадал либо на лекциях, либо на заседаниях, да и вообще старался пореже бывать дома, так что разрыв между ними не сокращался.
— Знаешь, он… — Гон запнулся. — …Он ведь даже ни разу не спросил, как мне жилось все это время без них. Как в приюте было, с кем дружил, о чем мечтал, от чего впадал в отчаяние. Знаешь, что он первым делом сделал, как только меня встретил? Тут же запихнул в какую-то пафосную школу на Каннаме[38]. Думал, наверное, что там я стану образцово-показательным учеником, потом в хороший университет поступлю… Но мне с первого же дня стало понятно, что такой рыбехе, как я, в их золотом пруду не плескаться, своим я для них никогда не стану. Там у каждого это просто во взглядах читалось, так они на меня смотрели. В общем, я там им все на уши поставил. Понятно, они терпеть такое не стали — через пару дней меня оттуда вышвырнули, без вариантов. — Гон фыркнул. — В общем, меня с трудом удалось перевести в другую школу — в вашу. Это тоже гимназия, так что ему, по крайней мере, удалось сохранить лицо. Он же хочет всю мою жизнь просто взять и залить цементом, а сверху новое здание построить — по своему собственному проекту, ясное дело. Но со мной такое не прокатит…
Гон опустил взгляд, уставился в пол.
— Я ему не сын. Я для него просто куча хлама, которая попалась ему на дороге. Потому-то он и не дал ей перед смертью увидеться со мной…
Мама. Всякий раз, когда Гону встречалось это слово, он сразу умолкал. Неважно, где он его видел или слышал — в книге, в фильме или просто от
