будет, в другую сторону отведи; хорошее если будет, сюда завороти»{107}.
Верхнеколымские юкагиры мне говорили, что таким образом они задабривали сидящего в огне чертика едэк — а то ведь он мог начать вредить им.
Не меньше, чем от огня, зависели юкагиры от воды.
Когда по весне ломался лед, юкагирки верхней Колымы «дарили» «детям хозяина реки» бисер и просили: «Вода-мать, нам еды давай. На своей поверхности нас хорошо веди. Эти для твоих ребят игрушки возьми…»{108}.
На Анадыре «женщины бросали в реку ленты, тесемки и обрезки каких-либо материй и платки, а старики и старухи бросали что-нибудь съестное»{109}.
Каждый юкагир, подходя к берегу новой для него реки, задабривал ее духа-хозяина подарком: оставлял на берегу пулю, бусинку или бросал в воду монетку. В старину юкагиры «отдавали реке» черепа и кости убитых ими лосей и диких оленей. «Река-матушка, о пас хорошо думай!» — взывали к ней юкагиры{110}.
Вода являлась для юкагиров своего рода оракулом при выборе решения в затруднительной ситуации. Вот рассказ Кости Винокурова: «Отец бросил жребий — ехать в другое место или оставаться на старом? Положил в один кожаный мешочек уголек, а в другой — иконку. Оба мешочка бросил в воду. Выплыл мешочек с «огнем» — надо ехать…»
*
Значительное место в жизни юкагиров занимал культ промысловых животных.
Промысловая этика юкагиров покоилась на том же принципе, что и соответствующая этика тунгусов: не бери лишнего у природы. Юкагиры даже углубили это положение: не убивай всех животных одного вида.
Юкагиры наделяли животных человеческим разумом и полагали, что те могут их понимать. Поэтому, чтобы не выдать зверям и птицам своих промысловых секретов, юкагиры объяснялись друг с другом на специальном «охотничьем» языке. Они говорили не «пойдем на охоту», а «пойдем за избу (или за чум)»; не «я добыл», а «я нашел». Зайца именовали «у опушки тальников бегающим»; белку — «по дереву прыгающей»; лисицу — «носатым зверем»; куропатку — «по верхушкам красного топольника перепрыгивающей».
Медведя юкагиры считали зверем наполовину человеческого происхождения (что роднит их с тунгусами). Анадырские юкагиры-чуванцы верили, что медведь раньше был человеком, который занимался колдовством и мог оборачиваться в медведя. Как пишет А. Е. Дьячков, чтобы «обернуться» в медведя, колдун втыкал в дерево нож и делал через него «перевал» своим телом. Аналогичным образом он возвращал себе человеческий облик. Другой колдун подсмотрел, вынул нож из дерева и лишил соперника возможности вернуться в семью людей. Жена забеспокоилась о пропавшем муже, и тогда злой колдун предложил ей тоже «перевернуться» через нож, обещая, что после этого она увидит своего мужа. И она действительно увидела его, но… сделавшись медведицей… «Они-то и стали, будто, прародителями теперешней медвежьей породы», — заключает Дьячков»{111}.
Как и тунгусы, верхнеколымские юкагиры называли медведя только иносказательно: ее (значение неясно), хаха («старик»), ингличэбон («страшный»), кэнмэги толоу («другой дикий олень») и т. д., обращаясь к нему, величали довольно пышными титулами: лэбиэн-чомоджэл («дед — хозяин земли») или чомол-шоромо («большой человек»). У тундровых юкагиров среди различных обозначений медведя выделяется эльогурчэнджэ хайчиэк («босоногий старик»).
Существуют и мифы, согласно которым люди произошли от брака медведя и женщины. В легенде, записанной Н. И. Спиридоновым, говорится, что медведь «приютил заблудившуюся женщину в своей берлоге, давал лизать и сосать свои лапы, потом женился [на ней], и от [их] ребенка произошло [человеческое] племя»{112} (у тунгусов тоже есть такой миф). Е. И. Шадрин из поселка Нелемное, уточнил, что ребенка, родившегося от брака медведя и женщины, звали Эрбэчкэн (Эрбэткэн). Повзрослев, он превратился в богатыря, но недолго прожил среди людей — ведь медведи умирают рано…
Несмотря на большое почтение к медведю, юкагиры, как и тунгусы, охотились на него и с удовольствием ели его мясо. Это пиршество обставлялось как праздник. Поедая медвежатину, верхнеколымские юкагиры придерживались правил, аналогичных тунгусским: мясо не разрешалось рубить или рвать зубами — его заблаговременно разрезали ножом на мелкие кусочки. Руками мясо не брали, а доставали из котла заостренными деревянными палочками. Сердце медведя делили по числу участников трапезы и ели сырым.
Точно так же, как и тунгуски, юкагирки не допускались к процедуре свежевания медведя и не должны были есть его мясо. Чтобы не соблазнять женщин, мужчины на время медвежьего праздника удалялись из стойбища. Мальчикам дозволялось принимать участие в празднестве, если они делались похожими на мужчин: для этого им рисовали сажей усы.
К волку юкагиры относились по-разному, но в целом иначе, чем к медведю: «Волк все равно что собака», — говорят балыгычанские потомки коркодонских юкагиров, как бы уточняя весьма невысокое положение его в иерархии остальных диких животных. Чуванцы в отличие от тунгусов не боялись промышлять этого «хитрого» зверя. Женские «парки волчьи» упоминаются среди чуванского имущества, захваченного чукчами в 1754 г. на реке Налуче, недалеко от Анадыря. А вот алазейские юкагиры, хотя и добывают волка, все же его боятся: называют иносказательно калидян — «страшный».
В этом, как и во многом другом, проявляется «культурная» двойственность юкагиров: с одной стороны, самобытность, с другой — влияние тунгусов.
В число животных, на которых распространялся промысловый культ, входил лось. Снимать шкуру с лося разрешалось только мужчинам, а женщинам в древности запрещалось даже смотреть на убитого лося (у тунгусов такого обычая не было).
Иохельсон записал древнее юкагирское предание о девушке, которая не вняла запрету. Узнав, что брат убил лося, она, не послушавшись предостережения старших, пошла на то место, где лежал поверженный зверь. Девушка начала сметать с лося запорошивший его снежок и, «сметавши, открыла лося, лицо прямо открыла. Потом стала смотреть. Глаз черноту смотрела. В уме подумала: «Старший брат, когда догнал, на сердце его [лося] худо сделалось; от этого плакать стал, сказал: «Вот умру». С той поры юкагирам не удавалось добыть ни лося, ни дикого оленя, у них начался голод. Они призвали шамана: «Смотри, от чего мы такими [стали]?». Шаман напомнил им: девушка нарушила старый запрет. Тогда люди спросили: «Мы с этим что сделаем?» Шаман ответил: «Ту женщину повесьте…» Юкагиры посоветовались и решили: «Так сделаем!». С тех пор снова стали добывать лосей…{113}
Среди рыб юкагиры почитали осетра. Поймав его, они отрезали хвост и бросали в воду — как бы возвращали рыбу реке. Женщина, делившая между членами семьи голову осетра, кусочек его мяса вместе с глазом давала «главному» — лучшему рыбаку и охотнику.
*
Существовала у юкагиров и магия.
Чтобы вызвать бурю, шаманы верхнеколымских юкагиров трясли медвежью шкуру. Для достижения
