— А-а-а… — насмешливо тянет Леон и смеется. Смеется надо мной, словно я малолетняя дурочка. — Ну считай, что это был дружеский перепих. Не загоняйся, — приподнимает бровь и с той же лукавой улыбочкой раскладывает омлет по тарелкам.
Он сказал «дружеский перепих»?
Мне не послышалось?
— То есть все те три раза за ночь для тебя были просто «дружеский перепих»? — в воздухе делаю руками кавычки. Вот это удар по самолюбию моей Богини.
— Агат, чтобы я сейчас не ответил, ты найдешь, к чему придраться. Давай просто позавтракаем. Я не хочу ругаться, — Леон садится за стол и принимается за свою порцию омлета.
Сдержанно, спокойно и уравновешенно, когда как меня выкручивает изнутри.
— А я еще не начинала ругаться, Игнатов, — складываю руки на груди и отодвигаю от себя тарелку.
Не буду есть.
Не буду и всё.
Он тяжело вздыхает.
Но молчит.
Ест, ожесточенно перебирая челюстью, а меня бесит даже это. И его сдержанность и стойкое терпение тоже бесят. Так всегда было: моя чрезмерная еврейская эмоциональность и его русское богатырское терпение.
— Зачем ты полез ко мне, Леон?
— Агат, ну зачем, а? — чуть ли не хнычет Игнатов, — всё ж так хорошо было.
— Именно. Было. Бы-ло, — по слогам проговариваю я. — Пока мы были на расстоянии друг от друга. Нам даже удавалось неплохо общаться. А сейчас мы снова ругаемся.
— Не мы, а ты, — указывает на меня вилкой с куском омлета. — Агат, просто замолчи. И ешь, — вскидывает предупреждающий взгляд, пододвигая ко мне тарелку.
— Не затыкай меня.
— Я ПРОШУ тебя, давай спокойно позавтракаем, — медленно цедит Игнатов и сжимает вилку в кулаке. На его виске вздулась венка, а на скулах заиграли желваки. Губы стиснуты в тонкую линию, он больше не жует. Я понимаю, что разозлила льва, но все равно продолжаю дразнить, просто, когда я заведена, я не могу остановиться и у меня подгорает:
— Здесь тебе не … — не успеваю договорить, потому что подпрыгиваю на месте, когда свободной раскрытой ладонью Игнатов со всей силы лупит по столу. — Ой! — испуганно вскрикиваю.
— Довольна? — орет низким хриплым голосом. — Этого добивалась?
Прикрываю глаза и сжимаюсь в комочек. От моего доброго и смешливого Леона ничего не остается, а вместо него появляется тот Леон, с которым мы последнее время ненавидели друг друга и постоянно ругались.
— Не ори на меня, — лопочу.
— Я просил по-хорошему, но ты же никогда не можешь вовремя заткнуться, — в его глазах шторм. Они больше не теплые, в них ураган, ливень, шквалистый ветер, разрушающий все на своем пути. — Ты не умеешь слышать и слушать, Агата. Твой рот, как помойная яма, смердящая всем подряд. Вот поэтому я с тобой и развелся.
— Что? — вскакиваю с места, пораженная его откровением. — Это я с тобой развелась, Игнатов, потому что ты — никудышный муж и семьянин, — тычу в него пальцем. — Тебя дома практически не бывало, потому что была всегда РАБОТА, только твоя обожаемая работа, — выплевываю ему прямо в лицо.
— Моя обожаемая работа приносит деньги, за которые я купил тебе машину, чтобы твоя худая задница не мерзла на остановках. Купил квартиру, чтобы твоей заднице было комфортно и уютно. Открыл тебе студию, где ты целыми днями торчишь со своими принцессами, мне продолжать дальше? — Игнатов резко вскакивает, отчего высокий стул с глухим ударом падает на пол.
Жмурюсь.
Мы опять ругаемся.
Опять обливаем друг друга грязью.
Но мы же нашли правильный и верный выход — развелись, так почему же опять стоим напротив друг друга и кидаемся обвинениями?
— Да пошел ты.
Меня душит обида и злость.
Ненавижу.
Ненавижу.
Забегаю в гостиную, рыщу глаза в поисках одежды. Нахожу смятое платье, надеваю и мучаюсь с застежкой, нервно дергая молнию.
Внутри ядерные бомбы взрываются.
Чувствую теплое прикосновение к рукам на спине.
— Давай помогу, — голос вкрадчивый и вновь теплый.
— Не трогай меня, — грозно рычу и пытаюсь сбросить его руки.
Но Леон ловко обхватывает мою талию и спиной прижимает к своей груди. Я трепыхаюсь, извиваюсь, но силы не равны, и мне приходится сдаться, на мгновение замерев в родных сильных руках.
— Агат, прости. Всё было по-настоящему. Я скучаю по тебе, — шепчет этот искуситель мне в ухо.
Прикрываю глаза.
Не надо, не надо, прошу тебя, не рви мое еврейское впечатлительное сердце, ведь я тоже скучаю по тебе. А так быть не должно…
— Ничего не хочу слушать, отойди.
Еще несколько секунд Леон дышит мне в макушку, а потом разъединяет руки, и мне становится холодно.
Беру сумку, обуваюсь и выхожу в подъезд, прикрывая за собой входную дверь.
* * *
Весь день я как на иголках.
Меня бросает из крайности в крайность: я то ругаю себя, то жалею. Очень много думаю и вновь проигрываю в голове всё то, что мы наговорили друг другу. Сейчас, ближе к вечеру, понимаю, что из нас двоих полным неадекватом и тупицей выглядела я. Я действительно не умею вовремя закрыть рот и проявить женскую хитрость — промолчать. Ведь с самого пробуждения я вела себя неправильно: сначала накинулась на Леона с обвинениями, потом и вовсе выводила на эмоции. Моя бабушка всегда говорила, что еврейская женщина никогда не позволит себе лишнего: ни в разговорах, ни в поведении, она мудра и не поддается эмоциям. А я, видимо, на семьдесят процентов русская: эмоциональная, взрывная, чрезмерно импульсивная.
Рассмотрев ситуацию под другим углом, я делаю вывод, что именно я виновата в нашей сегодняшней ссоре.
На душе тяжелый камень, не дающий свободно дышать и существовать. Мне нужно срочно унять раздирающее чувство вины, поэтому сразу после работы решаю ехать к Игнатову.
* * *
Колочу в который раз в дверь, но мне опять не торопятся открывать дверь. Снова спит?
Заношу руку в очередном ударе, но дверь открывается, и на пороге возникает Леон с голым торсом.
Ну точно
