букашек, шелестя крылышками, с жужжаньем и звоном поднялись в воздух. Светящиеся золотые жуки носились взад и вперед, а между ними порхали пестрые, нарядные бабочки, рассеивая вокруг себя душистую пыльцу. Жужжанье и шорохи превратились в нежную, тихую музыку, которая успокоительно приникла к истерзанной груди Валтазара. Он поднял глаза и с изумлением увидел Проспера Альпануса: тот летел сюда на каком-то диковинном насекомом, очень похожем на великолепно окрашенную стрекозу.
Проспер Альпанус опустился к юноше и сел рядом с ним, а стрекоза упорхнула в кусты и подхватила оглашавшую лес песню.
Он прикоснулся ко лбу юноши чудесно сверкавшими цветами, которые держал в руке, и в душе Валтазара сразу же взыграла бодрость.
— Ты, — мягко сказал Проспер Альпанус, —ты очень несправедлив ко мне, дорогой Валтазар, ты бранишь меня за жестокость и предательство как раз в тот миг, когда мне удалось совладать с чарами, отравившими тебе жизнь, когда я, чтобы поскорее найти тебя, вскакиваю на своего любимого пестрого рысачка и мчусь сюда, имея при себе все, что может послужить твоему спасению… Впрочем, ничего нет горше любовных мук, ничто не сравнится с нетерпением души, снедаемой любовью и тоской… Я прощаю тебя, ведь мне и самому было не легче, когда я около двух тысяч лет назад любил одну индийскую принцессу по имени Бальзамина и в отчаянии вырвал бороду у волшебника Лотоса, который был моим лучшим другом, — поэтому я, как ты видишь, не ношу бороды, чтобы самому не пострадать так же… Но подробно все это тебе рассказывать сейчас, пожалуй, совсем ни к чему: ведь каждый влюбленный хочет слышать только о своей любви, которую считает единственно достойной упоминания, точно так же, как каждый поэт любит слушать только свои стихи. Итак, к делу!.. Да будет тебе известно, что Циннобер — убогий уродец, рожденный бедной крестьянкой, и что на самом деле его зовут Маленький Цахес. Лишь из тщеславия он взял себе гордое имя Циннобер-Ерундобер. Фрейлейн фон Розеншён из богадельни или, вернее, знаменитая фея Розабельверда, ибо эта дама и есть она, нашла наше маленькое страшилище где-то у дороги. Она решила, что возместит малышу все, в чем ему, как мачеха, отказала природа, если наделит его странным и таинственным даром, благодаря которому все лучшее, что подумает, скажет или сделает в его присутствии любой другой, станут приписывать ему, Цахесу, отчего в обществе людей образованных, смышленых, талантливых он тоже будет казаться образованным, смышленым, талантливым и вообще прослывет совершеннейшим в той области, с какой он соприкоснется.
Эта удивительная волшебная сила заключена в трех огненных волосках на темени малыша. Всякое прикосновение к ним, да и вообще к голове, вероятно, причиняет малышу боль и даже губительно для него. Поэтому фея устроила так, чтобы его волосы, от природы жидкие и взъерошенные, спускались на плечи плотными, красивыми локонами, которые, защищая голову, одновременно прятали ту красную полоску и усиливали волшебство. Каждые девять дней фея сама причесывала малыша магическим золотым гребнем, и этот обряд расстраивал любую затею, враждебную волшебству. Но гребень уничтожен могучим талисманом, который я умудрился подсунуть доброй фее, когда она навестила меня.
Теперь нужно только вырвать у него эти три огненных волоска, и он рухнет в прежнее свое ничтожество!.. Тебе, дорогой Валтазар, суждено разрушить эти чары. У тебя есть отвага, сила и ловкость, ты сделаешь все как надо. Возьми это отшлифованное стеклышко, приблизься к маленькому Цинноберу где бы то ни было, пристально взгляни через это стеклышко на его голову, и тебе откроются три багровых волоска у него на макушке. Схвати его покрепче, не обращай внимания на кошачий визг, который он поднимет, вырви одним махом эти три волоска и сожги их на месте. Непременно нужно вырвать волоски одним махом и сжечь их тотчас же, иначе они могут наделать еще много всяческих бед. Поэтому главное для тебя — ловко и крепко схватить волоски и напасть на малыша где-нибудь поближе к очагу или свече…
— О Проспер Альпанус, — воскликнул Валтазар, — такой доброты, такого великодушия я не заслужил своим недоверием!.. В глубине души я уже чувствую, что моему горю приходит конец, что райское счастье скоро откроет мне свои золотые ворота!..
— Люблю, — продолжал Проспер Альпанус, — люблю юношей, которые, как ты, Валтазар, хранят в чистом сердце тоску и любовь, юношей, в душе у которых еще звучат отголоски прекрасных аккордов, долетающих с моей родины — далекой страны божественных чудес. Счастливцы, одаренные этой внутренней музыкой, — вот единственные, кого можно назвать поэтами, хотя так порою бранят и тех, что хватают первый попавшийся контрабас и, терзая его смычком, принимают сумбурные звуки стонущих под их ручищами струн за дивную музыку, льющуюся из собственной их души… У тебя, любимый мой Валтазар, бывает, я знаю, такое чувство, будто ты понимаешь журчанье ключей и шелест деревьев, даже будто пламя вечерней зари говорит с тобой понятным тебе языком!.. Да, мой Валтазар, в эти минуты ты действительно понимаешь чудесные голоса природы, ибо из твоей собственной души вздымается божественный звук, исторгаемый дивной гармонией глубочайшей сути природы… Ты умеешь играть на фортепиано, о поэт, и поэтому ты, конечно, знаешь, что когда ударяешь по клавише, то взятому тону вторят родственные ему тона… Этот закон природы я упомянул не просто ради дешевой метафоры!.. Нет, ты поэт, и гораздо лучший, чем думают те, кому ты показывал свои этюды, где старался запечатлеть музыку души на бумаге пером и чернилами. Этюды эти не бог весть как хороши. Зато ты весьма преуспел в историческом стиле, изложив с прагматической обстоятельностью и точностью историю любви соловья к алой розе, разыгравшуюся у меня на глазах… Это работа вполне добротная…
Проспер Альпанус сделал паузу, Валтазар поглядел на него широко раскрытыми от удивления глазами, не зная, что и сказать по поводу того, что стихи, которые он, Валтазар, считал самым фантастическим своим сочинением, Проспер объявил историческим этюдом.
— Ты, — продолжал Проспер Альпанус, и лицо его озарилось приятной улыбкой, — ты, наверно, удивляешься моим речам, да и вообще многое во мне, наверно, кажется тебе странным. Но учти, что, по мнению всех здравомыслящих людей, я — лицо,
