ужасе шепчет он.
Эйфель спокойно подходит к манометру и осторожно увеличивает давление.
Вода тотчас перестает прибывать. Рабочие приободрились.
— И так каждый день: пора бы уж привыкнуть, а все равно боязно, — шепчет один из рабочих министру так, словно они знакомы всю жизнь. Потом, вытащив из кармана штанов фляжку, спрашивает:
— Глотнете для храбрости?
Локруа молча хватает фляжку и осушает ее в три глотка.
— Вот это да! Видать, от политики в глотке сохнет!
— Ох, простите, виноват, — шепчет министр.
— Да ладно, я не в обиде. Господин Эйфель, надо бы поднять министра наверх, что ли!
Локруа с признательностью смотрит на рабочего, который уже снова взялся за лопату. И приходит в себя, лишь когда они с Эйфелем начинают карабкаться вверх по железным перекладинам.
— Н-да, зрелище не очень-то ободряющее, скажу я вам. Кстати, я уже начал получать письма от парижан: люди обеспокоены. Особенно те, что живут возле Сены…
Эйфель и представить себе не мог, что разговор с Локруа состоится в этом темном колодце.
— Пусть себе высказываются…
— Эйфель, их жалобы требуют серьезного отношения! — настаивает Локруа.
Небо Парижа кажется министру преддверием рая. Пусть сейчас оно серое и на Марсово поле сыплется мерзкая смесь дождя со снегом, для министра ничего нет слаще. Чистый воздух! Наконец-то!
К нему бросаются журналисты.
— Господин Локруа, каковы ваши впечатления?
— Что вы видели там, внизу, господин министр?
— Вы уверены, что эта башня выдержит близость Сены?
— Расскажите нам о гидравлических кессонах!
Локруа, к которому уже вернулось министерское высокомерие, с удовольствием оглядывает журналистскую братию.
— Это чисто технический вопрос, на который вам сможет ответить только господин Эйфель.
И он оборачивается к инженеру, который выбрался из колодца за ним следом. Эйфель собирается ответить, как вдруг его прерывает молодой репортер:
— А как вы относитесь к жалобам горожан? Например, к той петиции, которую вам направили люди искусства, ведь все они против строительства этой башни!
Лицо Локруа мрачнеет; он оборачивается к инженеру, и тот ясно читает в его глазах упрек: «Ну, что я вам говорил?»
ГЛАВА 26
Бордо, 1860
Толпа замерла от восторга. Этот пешеходный мост — подлинный шедевр! Люди долго следили за его сооружением издали, проходя мимо стройки. Но сегодня, в это жаркое августовское воскресенье, жители Бордо могут наконец не торопясь насладиться его видом, и мост привел их в полное восхищение.
— Господин Пауэлс, это великолепно!
— Ну прямо как кружево!
— Вы настоящий художник!
Пауэлс сияет, переходя от одной группы зрителей к другой и принимая тут и там охапки цветов. Все местное высшее общество при полном параде собралось здесь, на торжественном открытии моста, под тяжелым, грозовым августовским небом.
В ту минуту, когда предприниматель выслушивал очередной комплимент, один из рабочих заметил:
— Вы уж не взыщите, но настоящий-то художник тут господин Эйфель!
И он указал на инженера, который скромно стоял поодаль, иронически наблюдая за этой светской суетой.
— Эйфель? А кто это — Эйфель?
Пауэлс, состроив любезную мину, щелкнул пальцами, приглашая Гюстава подойти ближе.
— Да, конечно! Гюстав Эйфель — мой главный инженер. Молодой человек, очень талантливый, с большим будущим.
Эйфель поклонился и тронул Пауэлса за плечо. Казалось, его снедает глухое беспокойство. Сегодня с самого утра инженера что-то мучило, он и сам не мог определить, что именно. Скорее всего, причина в непрерывных августовских грозах. Он был так угнетен, словно над ним нависла неведомая опасность.
— Бригада прибыла? — спросил Гюстав.
— Да, все здесь.
— Вместе с женами?
— Похоже, что так.
— А мэр?
— Только что приехал, — ответил Пауэлс. — Смотрите: вон он там, у буфета, пьет пиво. Видимо, его мучит жажда.
— Что ж, по такой жаре… вполне его понимаю, — ответил Эйфель, оттянув тугой накрахмаленный воротничок.
Пауэлс обратил внимание на лихорадочное волнение инженера.
— Что-то не так, Гюстав? Вам сегодня полагалось бы выглядеть счастливым. Наконец-то он готов, ваш мост. И я прекрасно понимаю, что все комплименты, которые мне здесь расточают, относятся к вам.
Эйфеля удивила откровенность Пауэлса. Уж не кроется ли за ней что-то иное?
А гости вокруг чокались, поздравляя друг друга; рабочие и буржуа смешались в общей толпе. Да, прекрасная получилась инаугурация! Один только Гюстав выглядел мрачным и настороженным.
Какой-то низкорослый усатый человечек громко хлопнул в ладоши:
— Дамы и господа, пора сфотографироваться! Мне нужно, чтобы вся рабочая бригада выстроилась на берегу, у первой опоры моста!
Началась суматоха: рабочие отдавали свои стаканы женам, сожительницам и подружкам, чтобы собраться у самой Гаронны. Женщины с гордостью смотрели на своих мужчин.
Пауэлс дружески похлопал Эйфеля по спине:
— Присоединяйтесь к ним, Гюстав. Эта фотография обойдет всю Францию…
Однако Эйфель упрямо стоял на месте, тоскливо глядя на ворота строительной площадки, куда больше никто не входил.
— Ну, что с вами? — нетерпеливо спросил Пауэлс. — Вы видите, они ждут только нас!
— Эту фотографию нельзя делать без семьи Бурже!
Пауэлс пытался выглядеть спокойным, но это ему не вполне удалось. Его лицо потемнело, глаза забегали.
— Идемте же, я вас прошу…
Значит, Эйфель прав: что-то пошло не так.
— Почему у вас такой вид? Что-нибудь случилось? Где семейство Бурже?
Пауэлс не знал, куда деваться. Именно этого объяснения он и боялся, но не думал, что оно произойдет здесь, в день открытия моста. Да, Луи Бурже не облегчил ему задачу! Несколько дней назад Пауэлс обедал в парке его огромного имения, под широким навесом, по-семейному. Бурже обходился с Гюставом как со своим будущим зятем, и никто не подозревал, что это чистая комедия, — внешне между мужчинами царило полное согласие. У богатого бордолезца не было сына, и он обращался с Эйфелем по-отечески. Что касается его супруги, то эта дама, которая могла быть такой высокомерной и холодной, сейчас относилась к Гюставу с удвоенной любезностью и расточала ему медовые улыбки. Тем не менее и Пауэлс, и эта супружеская чета прекрасно знали исход дела. Правда, через несколько недель Луи Бурже как будто забыл об их уговоре, так что Пауэлс засомневался: неужто старик передумал? С одной стороны, для Пауэлса это было не так уж страшно: мост почти готов, а остальное — их дело. Кто знает, может, этот богач в конечном счете решил, что молодой Эйфель — хорошая партия для его дочери, которая сияла от счастья, сидя рядом с ним. Увы, нет… Отсутствие семьи Бурже на открытии моста ясно показывало, что ситуация не изменилась. Триумф Гюстава обернулся предательством. И Пауэлсу предстояло нанести первый удар.
Он сжал плечо Гюстава.
— Идемте фотографироваться, Эйфель, умоляю вас.
Но инженер не трогался с места. Он
