и покрылась черными трещинами. Аня попятилась назад – мимо гаражей, мимо рябины, мимо почтовых ящиков, но гаражи продолжали обступать ее со всех сторон, даже когда она переступила порог дома.
Она сразу легла.
– Ты чего такая бледная? – спросила мама.
– Нас сегодня пирожками в школе угощали. Наверное, они были просроченными. Сделай мне, пожалуйста, марганцовки, меня тошнит.
Аня отдернула ногу, подняла совок и выбросила его в контейнер вместе с битыми зеркалами.
* * *
– Что это?
Аня задрала подбородок и увидела черные скалы с красноватым отливом. Местами виднелись сломы породы, и тогда было видно, что изнутри камень радужный, как бензиновая лужа.
– Это Острые скалы, место рождения Чистого ветра. Патш в дул[34].
Они стояли на высоком холме, являвшем собой границу между степью и горами. Ян поднял руку, указывая направление, и Аня пригляделась. Внизу росли какие-то уродливые сухие кустарники с длинными острыми шипами. На некоторых из шипов, словно нанизанные на шпажку, висели птицы и мелкие животные. Еще там были люди. Мертвые. Много мертвых тел: совсем недавно убитые, еще истекающие кровью, и просто голые скелеты.
Аня вскрикнула, зажав рот руками.
Ян достал что-то из кармана и протянул ей. Она взяла и увидела маленький круглый камешек, черный и радужный одновременно.
– Это обсидиан. Застывшая вулканическая лава. Носи его при себе, он будет защищать тебя, когда ты здесь.
– А когда я там?..
Ян бросил на Аню быстрый взгляд и отвернулся. Он долго смотрел на черные скалы, а потом сказал:
– Когда-то из обсидиана делали первые люстра[35].
Аня пригляделась и различила в радужной поверхности собственный глаз.
– А до этого – бронь до складаня офяр[36]. Потому что они острые на сколах… Как стекло. Очень прочное стекло.
– Это здесь ты избавляешься от злости?
– Так.
Ян постоял еще немного, глядя вниз, а потом резко развернулся, схватив Аню за руку.
– Ходьжьмы стонд[37].
Они уходили, и Аня старалась не оборачиваться, но все равно продолжала видеть радужный слом и окровавленные серые шпажки. Она погладила камень и положила его в боковой кармашек сумки.
– По одной из легенд, этот камень появился после войны между индейцами и бледнолицыми. Индейские жены так много и так горестно плакали, что каждая кропелька[38], опаленная горем, мгновенно застывала черным камнем.
– Тогда откуда эти скалы здесь? Ты же говорил, что тут нет женщин?
– Это кропельки птакув[39], – сказал Ян и как-то делано рассмеялся. – Говорю же, застывшая лава.
– 2–
Заметив трещину на стекле, Аня не вспоминала детство.
Она вспоминала совсем другое: холодный, дождливый июль прошедшего лета. Прошедшего только полгода назад – полгода, вместившие десятилетия. В этом июле она отправляла детей к бабушке, чтобы спокойно завершить переезд в мастерскую. Чтобы, завершив переезд, неожиданно услышать звонок телефона, который перевернет весь июль, все лето – всю жизнь.
* * *
Несмотря на то что Клавдия Григорьевна постоянно твердила, что они вот-вот опоздают, на вокзал приехали на полчаса раньше. Они стояли под табло прибытия и отправления поездов, ожидая информации. Ида носилась от чемодана к чемодану, Лиля стояла, хмуро глядя на железную дорогу. В руках она держала кофр.
– И зачем только мне с собой скрипка? Какой дурак будет играть на море? – недовольно ворчала она.
Но вот поезд прибыл, и они пошли искать свой вагон.
Аня обняла Лилю.
– Занимайся, пожалуйста.
– Ладно, – буркнула та.
– Мамочка, – дернула Аню за рукав Ида, – а можно я все-таки буду чуть-чуть скучать?
– Ой, перестань, время быстро пролетит, – сказала Клавдия Григорьевна Иде, выразительно глядя на Аню. – Все, маме пора.
Аня вышла из вагона и махала детям перед окном их «плацкарта», вспоминая их со свекровью знакомство.
Оно состоялось через полгода после арбажской свадьбы – той самой, где Аня на Новый год свалила елку на главной площади. В июне Влад встретил ее на вокзале и повел домой – знакомить с мамой.
В промежутке между январем и июнем они не виделись. Сначала она вообще не хотела говорить ему про беременность, смутно предчувствуя, какой может быть их совместная жизнь. Но ее мама сказала: попробуйте. И ему так же сказала. А он ей:
– Ну, ладно, Марь Дмитриевна, будем попробовать.
И они стали пробовать.
* * *
Тогда Влад посмотрел на Анин живот, присвистнул и повел ее по улицам Арбажа. Идти было недалеко. Возле дома он остановился и сказал:
– Слушай, тут бабки сидят. Давай я пройду впереди, а ты за мной.
И пошел вперед.
Аня застыла на месте, не веря своим ушам.
Сделав несколько шагов, он обернулся, остановился, подумал и сказал:
– Ладно, пошли вместе…
Бабки сопроводили их тяжелыми взглядами.
Клавдия Григорьевна ждала на кухне. Она была высокой и плотной, с абсолютно прямой спиной. Рыжие волосы уложены в аккуратную прическу. Она посмотрела на Аню оценивающе, подняла бровь и сказала:
– Ну и где вы будете жить?
Аня задохнулась на секунду, но быстро взяла себя в руки. Посмотрела на Влада, ища поддержки, но он отвернулся и стал наполнять чайник.
– Квартиру снимать…
– В Москве?
– Конечно…
Аня растерянно моргала. Почему она должна отвечать на эти вопросы одна?..
– Я там уже снимаю, – добавила она.
Она жила в Москве уже почти год. Хотела поступить в Щепкинское училище, но срезалась на втором туре. Возвращаться в Северск ни с чем было стыдно, и она осталась, устроившись работать в цветочный магазин.
– Хорошо, что не здесь. Ладно, пейте чай, я пойду.
Клавдия Григорьевна вышла из кухни и закрыла дверь. Живот у Ани стал колом, и она поморщилась, приложив к нему руку.
Где-то глубоко под ее рукой рос большой цветок. Аня старалась не видеть перед глазами фигуру будущей свекрови – и только повторяла про себя, неслышно шевеля губами:
– Лилия. Лилия. Лилия.
* * *
Аня приложила руку к животу и прислушалась. Кажется, цветок сегодня вел себя очень тихо, лепестки Лилии не бились, не рвались наружу. Она гладила живот и тихо говорила:
– Тише, девочка, тише, еще немного…
Ей казалось, что внутри нее не одна Лилия, а по меньшей мере целый куст, на котором, как помидорки, растут младенцы. Потому что разве может живот быть таким огромным, если внутри только один ребенок?
В последние месяцы ей было сложно ездить в транспорте, но сегодня оказалось вполне терпимо. За час езды на электричке тонуса не было ни разу. Аня чувствовала себя хорошо, смотрела в окно и ела мороженое, которое Влад купил ей у проходящего мимо продавца. Был август, и жара стояла ужасная.
