Ноланд положил в рот последний кусочек оладьи и ощутил, что живот полон. Вместе с тем и голова наполнилась новой информацией до предела, но некоторые вопросы до сих пор требовали разъяснений. Он подлил в кружку крепкого сладкого кофе и спросил:
– А что вы скажете про барона-коллекционера? Он тоже наш соперник?
– Мы слышали о нем еще года три назад. Вполне безобидная личность. Но удивительно и непонятно, как он пронюхал, что сфера находится в Корифейских горах. Нам для этого понадобился дневник Тидира и месяцы расшифровки.
– Кстати, могу я взглянуть на дневник?
– Нет, к сожалению. Я храню его в своей библиотеке в Иктонской унии. В этом домике я бываю не так часто, как хотелось бы… Кроме того, я думаю, внешний вид дневника тебя разочаровал бы – пачка полуистлевших страниц выглядит неброско.
Ноланд хмыкнул и сказал:
– А что если барон вовсе не так безобиден?
– В каком смысле?
– Для нас сфера представляет, в первую очередь, научный интерес. Но ведь это мировая реликвия, которая стоит сотни… тысячи гульденов! Надо думать, коллекционер, да и вообще любой человек пойдет на все, чтобы ее заполучить. Вдруг барон пробрался в ваш дом и выкрал дневник вместе с переводом?
Вереск задумался и нахмурился. По лицу пробежала тень.
– Если это так, – медленно проговорил он, – то мы в большой опасности. Ты мыслишь здраво, но надеюсь, что ошибаешься. Как только доведется побывать в приличном городе – тут же отправлю телеграмму кому-нибудь из коллег, чтобы проверили дом.
– Будем надеяться на лучшее, – сказал Ноланд, и, не желая огорчать Вереска, сменил тему. – Вы, получается, иктонец? По отсутствию загара я понял, что вы не южанин.
– Не совсем так. У меня дом в пригороде Моры, я жил там, когда читал лекции в Иктонском университете имени короля Вистана. Последние восемь лет я занимаюсь научными переводами и приезжаю работать сюда, в тихое и спокойное место с мягким климатом. Что до национальности… я родом из Иктонской унии, но как путник считаю своей родиной весь мир.
Последние слова насторожили Ноланда. Как правило, люди говорили так, когда отказывались помогать своему народу в беде. Его одногруппники, жаждавшие навсегда уехать из Баргена и предаться беззаботной жизни на острове Сакрам, говорили то же. Что может удержать такого уроженца всего мира в холодной стране, не лишенной проблем? Но Вереск отнюдь не казался циником. Ноланд спросил:
– Как это следует понимать?
– Таково социальное проявление мировоззрения путника. Пожалуй, это повышенная ответственность перед миром в целом. Когда человек боготворит свою страну, то его враг – это иностранцы. Но когда он гражданин всего мира, то его врагами становятся варвары – порочные люди, ведущие образ жизни деструктивный для себя и общества. И они есть везде.
Ноланд улыбнулся. Убеждения Вереска оказались еще человечнее, чем ожидалось. За ними явно стояло цельное мировоззрение, и Ноланд решил развить затронутую тему.
– В университете нам рассказывали, что в каждом регионе представления о пороке и благодетели различны. Один и тот же поступок считается гнусностью в одной стране и доброй традицией в другой. Кто же тогда варвар для уроженца мира?
– Обычно к этому добавляют, что ни один народ не хуже другого и каждый по-своему прав.
– Да, это называется плюрализмом.
– Но проще назвать это простым невежеством. Ноланд, люди потеряли ориентир и разбрелись в разные стороны. Значит ли это, что все они идут в верном направлении? Объективная истина все-таки существует. Именно поэтому мне пришлось отказаться от многих родных традиций, хоть это и тяжко.
Непроизвольно Ноланду вспомнился университетский ритуал посвящения в студенты. Он почувствовал, что краснеет и пресек непокорные воспоминания, нахмурив брови. При поступлении тот балаган казался забавным, но по мере взросления в душе остался кислый привкус, какой бывает во рту после съеденной на пустой желудок конфеты.
– Но отверг я только лишь все дурное и разлагающее, а полезное и доброе оставил, – продолжал Вереск. – Взамен я теперь связан с Вечностью и вот уже тридцать лет стараюсь жить согласно учению о Пути.
Ноланд помолчал. Он задумался, чем его жизнь отличалась от жизни прочих студентов и людей вообще. В голове, конечно, всегда бурлили оригинальные мысли и смелые идеи, сердце сотрясалось от мечтаний, а за чтением древних преданий и легенд он наполнил душу романтикой и стремлением к высокому. Но как это проявлялось внешне, в делах и поступках? Мог ли кто-то поручиться, что этот юноша по вечерам зачитывается преданиями Тири-Эж, а не отправляется в хельденский приход поклониться излюбленному баалу и послушать наставления пресвитера про пять идеалов?
– Знаете, – сказал Ноланд, покусывая губы, – раньше я называл себя путником, подражая героям легенд. Сейчас я чувствую себя лицемером. Боюсь, что я причислял себя к путникам не по праву.
– Не переживай. Ты сделал очередной шаг на Пути и теперь оглядываешься назад с отвращением, – Вереск улыбнулся. – Это нормально.
– Недостаточно только лишь назвать себя путником и при этом продолжать жить, как все, – твердил Ноланд, словно обращаясь к самому себе в прошлом.
– Разумеется. Путь – это не слова и фантазии, а образ жизни, ведущий к цели.
– Но ведь я это знаю! – воскликнул Ноланд. – Всегда знал. Упивался героическими сказаниями, а сам плыл по течению.
– Просто сегодня ты впервые задумался о жизни всерьез, – сказал Вереск, откидываясь на спинку стула. Думая о чем-то своем, он пробормотал: – Хотя они делают все возможное, чтобы не осталось ничего серьезного…
– Что ж, – сказал Ноланд, тщательно вытирая салфеткой руки, – у меня есть еще сотня-другая вопросов касаемо учения о Пути, но теперь я не могу сидеть на месте!
