сего, потерять в полёте сознание? Значит, какая-то причина была… Такой контроль, и все проглядели! Как это?..
— Не могу знать, — пробормотал врач. — Ищите причину в чём-то другом…
— У 7-и нянек — дитя всегда без глазу. Ладно, иди, — разрешил командир полка. — Не до причин мне сейчас. Но — учти: комиссия — их будет расследовать!..
Оглушённый известием об экспертной комиссии, врач помчался с КП к санитарной машине, которая его привезла. Подбежав к шофёру, приказал ехать в полковую амбулаторию, где хранились документы о здоровье лётного состава. Хотелось ещё до комиссии взглянуть на медицинское освидетельствование Русанова — всё ли там в порядке? И если не всё, если есть хоть какая-то компрометирующая бумажка… Неужели он её проглядел? Действительно, вид у лётчика утром был какой-то подозрительный… Никогда ещё не случалось, чтобы он кого-то прозевал. Что это — невнимательность, старость?..
Сердце сверхосторожного медицинского служаки колотилось, на лбу выступили холодные капли.
— Внимание, Серёжа, при-го-то-виться!.. — подал Зимин команду радисту. Пристёгнутый к сиденью ремнями, он выпрямился, открыл рот, чтобы не так больно было ушам при мгновенной разгерметизации кабины. И не дождавшись ответной команды радиста "готов" — нервы не выдержали — рванул над головой дугу аварийного сброса крышки с входного люка. По ушным перепонкам резко и больно ударило. В кабину ворвался воздух и грохот работающих турбин. Преодолевая внутреннюю дрожь, а голосом наружный шум, Зимин крикнул радисту: — По-шё-о-л!..
Он боялся, что сейчас резко выдвинется плита на люке Сергея, машину рванёт в отвесное пикирование, и он не успеет нажать красную скобу на катапульте. Да ещё перед этим надо снять с этой скобы предохранительный кожух, отсоединить шнур шлемофона от борта…
Зимин отчаянно торопился. Не замечая боли в ушах, дёрнул шнур от бортовой фишки. Спрятал свой конец шнура под куртку за пазуху, чтобы не выстегнуть им глаз, перенёс правую руку на предохранительный кожух скобы стреляющего механизма и сбросил его. Плотно закрыл рот, хотя и был в кислородной маске, стиснул зубы и нажал, наконец, на скобу.
Под сиденьем раздался выстрел. Зимин почувствовал, как полетел вместе с креслом вверх. Тело его рвануло встречной струёй, и он, ощущая запах горелого пороха, закувыркался в воздухе, падая уже вниз и назад от самолёта. Рот его всё ещё был сжат, глаза закрыты от ветра и страха. Он не видел ни земли, ни светлого неба, а только ощущал всё время вихрь и боль в спине. В момент взрыва пороховых петард под сиденьем в трубе он, наверное, не выпрямил, как следует позвоночник…
И вдруг рёв турбин оборвался, наступила относительная тишина и стремительное падение вниз с шумом ветра в ушах…
А вот у радиста вышла заминка.
Как только штурман дал команду приготовиться, он тоже принял исходное положение и отсоединил шнур шлемофона, спрятав его конец за пазуху. Затем отстегнул привязные ремни — ему валиться вниз самому, без сиденья. А в следующую секунду чуть не лишился сознания, так больно стегнуло в ушные перепонки. Это штурман разгерметизировал самолёт. Получилось, что экипаж как бы мгновенно подбросило с высоты 4-х тысяч метров на 8. Давление воздуха в кабине, отрегулированное автоматикой под высоту 4-х тысяч метров, уменьшилось в 2 раза в одно мгновенье. Если человек готов к этому заранее, рывок переносится легче. Но Сергей приготовиться психологически не успел, и у него пошла носом кровь. А тут и команда: "По-шё-о-л!.."
Надо было прыгать. Оглушённый ударом разгерметизации, Сергей вяло отсоединил кислородную маску от бортового шланга и присоединил её к шлангу парашютного баллончика (штурману хорошо, у него эта операция происходит в момент катапультирования автоматически, а у радистов катапультного устройства нет). Теперь надо было открыть выходной люк.
Сжавшись перед прыжком в комок, замерев от ужаса, Сергей протянул руку… к обычному вентилю, которым пользовался сотни раз, к которому привык в обычной ежедневности. А надо было открывать аварийный вентиль, красный — тот, что находился не перед лицом, а внизу, возле правой ноги.
Вместо резкого хлопка и ожидаемой под ногами дыры, в которую надо было падать комком на яркий свет полярного дня, Сергей почувствовал только шипение ворвавшегося в узкую щель воздуха, поднявшего в кабине пыль, и более ничего. Люк не открылся. Плита, прижимаемая снаружи ураганным ветром, лишь пружинила под ногами, но не отжималась. Не хватало силы давления в штоках. Сергей этого не понимал, сидя на корточках спиной к направлению полёта и ожидая, что плита должна выдвинуться вниз. Перед его носом образовалась только небольшая светлая щель, из которой дуло. Ничего не понимая, он в ужасе смотрел на неё. Мышеловка!..
Страх погибнуть, как зайцу в силках, подстегнул его. Он лёг на спину и, упираясь ногами в приоткрывшуюся кромку люка, принялся давить на плиту спиною и задом, чтобы отжать её против ветра и вывалиться из кабины в спасительную пустоту. Ему удалось отжать плиту от фюзеляжа, как кору от дерева. Этого было недостаточно. Тогда он немного передвинулся, чтобы образовать угол между ногами и спиной и нажать задом вниз с большей силой, используя возможность лучшего упора ногами. Но когда передвигался, прекратил давление и упустил момент. Плита в ту же секунду вернулась на прежнее место, и щель опять сократилась. "Пружина" за бортом была сильнее его.
Сергея охватила паника: "Все, конец!" Он не думал уже, что сделал ошибку. Не понимал, что включил не то давление и что дело можно ещё поправить, если открыть красный вентиль. Он только пыхтел, надуваясь изо всех сил, упираясь затылком в ножку сиденья, а ногами в кромку люка, толкаясь в смертельных заячьих силках спиною и задом, думая, что подвела техника, стравившая в воздушной системе необходимое давление. Именно эта мысль и мешала ему опомниться, была для него роковой. Но он ещё надеялся на свою физическую силу — истинно славянская надежда, редко подводившая в отечественной технике. Сила есть — ума не надо…
Один раз он чуть было не вывалился. Он так хорошо отжал плиту, что самолёт, клюнув носом, перешёл даже на пикирование. Но скорость сразу увеличилась, давление "пружины" тоже, и Сергей не успел. Его прижало плитой к кромке люка, щель почти закрылась, хотя и успел упереться ногами, а самолёт опять выровнялся и пошёл с небольшим снижением, держа Сергея на кончике хвоста зажатым словно бы в клюве плоскогубцев. С разбитым в кровь лицом Сергей думал не о том, что у него повреждено, а боялся, что может повредить у себя под задницей проушину парашютного клапана, в которую входит конец вытяжного тросика. Тогда, если
