На Еву Гордон смотрели два человека. Два человека, мужчина и женщина. Мужчина – высокий и смуглый, женщина – чуть пониже, с тонкой талией и миловидным лицом. Светлые волосы, зеленые глаза. Бесспорно, это были ее родители.
–Я ведь не помнила их, Артур. Я почти не помнила, как они выглядят!…
–Я знаю,– сказал он, и на его лице появилась довольная улыбка.
Укус у Волчьего ручья
Будучи обладательницей белоснежных локонов, струящихся к точеной талии, Хельга Гордон могла похвастаться еще и выразительными чертами миловидного лица, а поверх того – томным зеленым взглядом, проникающим в самую глубь души каждого в них смотрящего.
Скользя глазами по фотографии родителей, Ева все больше убеждалась в их с мамой схожести: ей унаследовались и ее прямой нос, и чуть припухлые губы, и пышная грудь, выправленная вперед безупречной осанкой; от отца же ей достались лишь черные брови – две чуть преломленные на концах линии и пышная кайма темных ресниц.
Папа был высоким и крепко сложенным; глядя на него невольно складывалось впечатление, что он строг, а его характер упрям и непреклонен. Но Ева Гордон не могла не помнить присущую ему душевную мягкость и ту бесконечную доброту.
И как бы славно не было теперь иметь возможность смотреть на них, таких красивых и таких молодых, бесконечно грустно было и осознавать, что эта фотография никогда не оживет и никогда не станет явью. Подол зеленого платья мамы так и останется бездвижным, больше ни разу не всколыхнувшись на ветру, а папины застывшие во времени глаза уже не излучат того доброго и мягкого блеска.
Ева тяжело вздохнула и спрятала фотографию в карман пальто. За зашторенным окном стоял все тот же холод, который бродил по комнате, проникая внутрь сквозь широкие щели в раме. Стрелка настенных часов давно перевалила за полдень. В комнате было почти пусто – только Ева Гордон и ее печаль.
Набросив на плечи тоску, Ева побрела в ванную.
Рори Аллен был там, стоял у зеркала и мучил себя в безуспешных попытках отодрать от щеки оставленную с ночи повязку. Пропитанный кровью лоскуток ткани намертво приклеился к его светлой коже.
–Нужно смочить водой,– сказала Ева.
Рори обернулся и поприветствовал ее.
Она поискала какую-нибудь тряпку. На бадье висела одна. Ева опустила ее в таз с водой. Дав ткани хорошенько намокнуть, она приложила тряпку к его щеке.
Они столкнулись взглядами. У Рори были глаза его отца. Чистые, голубые – такое же небо разливалось когда-то и во взгляде Игоря.
Но не стоило об этом размышлять…
Рори немного морщил лицо. Ему было больно, но он держался как всегда храбро. Когда со щекой было покончено, Ева бросила это подобие бинта на пол, а Рори посмотрел на свое лицо в зеркало и беспечно протянул:
–Как думаешь, останется шрам?
–Не знаю. Наверное, нет,– ответила Ева.
–Нет,– кисло повторил он.– Даже маленький?
Ева покачала головой. Давно она не замечала за Рори такого ребячества.
Она присела на пол, стараясь не прислоняться плечами к стене.
–Как твоя спина?– поинтересовался он.
–Уже не болит,– соврала она.
Ева подумала о своем пальто. О том, что вовремя успела его вчера снять, до того, как рожденный протащит ее по булыжникам.
Он присел рядом.
–Я проспала полдня,– прошептала она,– и я чувствую себя такой уставшей.
Рори печально вздохнул.
–Мы все немного устали, Ева,– с сочувствием произнес он.– Но боюсь, это только начало.
–Я знаю. Не предупреждай меня.
Рори опустил руку на ее ладонь и бережно сжал.
–Там, куда мы едем, будет легче.
Ева не поверила. Ей захотелось высвободить свою руку, но она не стала этого делать. На самом деле было облегчением почувствовать чье-нибудь человеческое тепло.
–Разве бывает такое место, в котором сразу, вдруг, станет легче?
Она подумала о судьбе своего города. И еще о вчерашней ночи. Ей вдруг жутко захотелось домой. Оказаться в безопасности, за высокими железными воротами. В своей комнате, в уютной теплой постели.
Впервые с момента отъезда она словно осознала: они и правда уехали и больше не вернутся назад. Она осознала, что впереди путь, нелегкая и опасная дорога. Осознала, что ей тяжело и страшно. Что все происходящее – не временно. Не шутка. Что позади, в неизвестности и неопределенности остались ее знакомые и друзья. Дунай и Фараон Рэнкины. Халецкие. Джонсоны. Чанги. Которых она больше не увидит? Или судьба еще столкнет их вместе, когда все закончится? И что именно должно закончиться, чтобы стало как раньше? Разве не было ошибкой уехать от них? На что Ева обрекла себя и своих сводных братьев, приняв это решение? На что их обрели Фараон и Игорь, подтолкнув Еву к такому решению?
Она готова была расплакаться, ей хотелось плакать и повиснуть на плече у Рори. Вторым ее желанием сейчас – было уехать обратно. К тем, кого она знала. Кто, возможно, мог ее защитить от будущего в чужом городе и на чужой земле. По кому начинало скучать и болеть ее сердце. Ведь Дунай и Фараон Рэнкины были ей почти что родными. Мысль о том, что она больше никогда их не увидит, вселяла ужас, с которым сложно было совладать. А осознание того, что возвращаться больше некуда – дробило душу на части.
И Ева расплакалась, не сумев больше сдерживать эмоции. Она закрыла лицо руками и плакала навзрыд. И когда Рори прижал ее к своей груди, Ева лишь на миг ощутила желанное спокойствие, а затем перед глазами почему-то вспыхнуло лицо премьер-министра. Президента она никогда не видела, но о нем подумала тоже. И еще воображение нарисовало, как выглядит неприступный понтарексийский купол, через который не прорваться ни преввирам, ни повстанцам. А потом подумалось о Северном Аркаде. О Большой Медведице. О Возмездиях. О высокой могучей каменной стене. О защите. О том, как огромен и опасен мир. Все мысли о нем смешались в ее голове…
Она очень хотела, чтобы Рори оказался прав. Чтобы где-то, куда они ехали, стало легче.
Спустя недолгое время вернулся Артур. Он был на рынке и приволок сумку с едой. На запоздалом обеде не хватало теперь только одного Касселя.
–И где он?– почти безразлично поинтересовалась Ева.
Ее опухшие красные глаза не торопились принимать прежний вид. Хотя ее настроение немного улучшилось после выплеснувшейся истерики.
Артур с тем же безразличием пожал плечами:
–Кажется, еще утром ушел на ручей.
Еве не нужно было вспоминать, что случилось вчера ночью, до того, как Марк стал зашивать ее голову… До того, как они приехали в этот дом. До того, как она оказалась в бадье в ванной. Марк лежал на траве возле нее, а из его руки хлестала кровь. И кажется, он думал, что укушен. Ева не рассказывала об этом парням и, кажется, они ни о чем не догадывались, хотя еще ночью все с подозрением смотрели на небрежную грязную повязку, почему-то намотанную поверх куртки.
