мог сказать об этом ей или вам?
«Что?» – подумала я, и папа прочел обвинение в моем взгляде.
– Нам повезло, – продолжил он, встав с кресла. Во дворе раздалась сирена скорой помощи. – Она прожила на четыре месяца дольше, чем ожидалось.
«Повезло?» – думала я, стоя за шторой в больничной палате. Я держала маму за руку и прижимала кубик льда к ее потрескавшимся и окровавленным губам. Разве нам повезло?
Когда отец вышел заполнить бланки страховки, мы с мамой снова остались одни. Она лежала на каталке и плакала с закрытыми глазами. Слезы текли из уголков ее глаз.
– Мне так страшно, – прошептала она. – Я так боюсь, что умру, – она сжала мой локоть. – Скажи мне, Хоуп, скажи мне, что я не умру.
Что дочь должна сказать матери в их последние совместные минуты? Выполнить ее просьбу означало бы солгать. Сказать правду – значит, проявить неуважение к ее просьбе. У меня не было готового ответа, а врать не хотелось. На чьей стороне я была – на стороне родителя, которому верила больше, или родителя, с которым останусь? Я вдавила ногти в ладони и прошептала:
– Я с тобой. Я тебя не оставлю.
Я знала, что уклонилась от ответа на вопрос. Меня до сих пор не отпускает чувство, что в самую важную минуту я подвела маму.
В тот день в больницу приехали все члены нашей семьи. Мы с тетей сели на черном диване в приемном покое.
– Это кошмар, настоящий кошмар. Меня окружают клоуны, – воскликнула я.
Мы смешивали метафоры, несли чушь, но, казалось, никто этого не замечал. Слишком многое нам нужно было осознать за короткое время.
– Что со мной происходит? – спросила мама по телефону у своего онколога. Я прижимала трубку телефона к ее уху и знала, что врач не договаривал. Лишь тогда я осознала, как много людей скрывали от нее правду.
На следующий вечер она впала в кому. Врач собрал нашу семью в коридоре. Он предупредил, что мама может пробыть в таком состоянии несколько дней или недель, даже месяц. Он сказал, что мы должны готовиться, «Месяц? – подумала я, зажав рот рукой, чтобы не запротестовать вслух, – Как мы выдержим этот месяц?» Вероятно, мама думала о том же. Она умерла на следующее утро, в 02:43. Отец держал ее за руку, а мы с сестрой спали на кушетке в приемном покое.
В ночь перед смертью мамы я показала женщине, лежавшей за ширмой на соседней койке, фотографию своей семьи, снятую прошлой весной.
– Я хочу, чтобы вы знали, какой она была на самом деле, – сказала я. – Чтобы не запомнили ее такой, какая она сейчас.
Я знала, что в первую очередь говорила это самой себе. Прошло несколько лет, прежде чем я вспомнила маму такой, какой она была до того, как у нее нашли рак груди. Прежде чем я преодолела ужасный образ – мама лежит в коме на больничной койке, и у нее кожа желтушного цвета, – хотя она провела в этом состоянии всего два дня.
Когда люди спрашивают, от чего умерла моя мать, я отвечаю: «От рака груди». Для них это причина смерти. Я же до сих пор помню магазин, в котором мы купили ее первый протез. Помню голос, проговаривающий фальшивые результаты томографии. Помню ощущение ее руки, сдавливающей мою. Я могу сказать вам, отчего умерла мама, всего в трех словах, но описание их глубинного смысла займет страницу.
Моя мама умерла от рака. Моя мама покончила с собой. Однажды моя мама просто исчезла. Это довольно незаурядные предложения с точки зрения грамматики, но это не простые утверждения. Просидеть всю ночь с мамой, которая мучается от боли, найти ее предсмертную записку на кухонном столе или узнать подробности ее внезапной смерти – эти образы останутся с нами навсегда, пока мы не заблокируем их полностью. Психологи сходятся во мнении, что причина смерти родителя, а также стадия развития ребенка и способность оставшегося родителя перенести утрату являются главными факторами, которые определяют, сможет ли ребенок адаптироваться к утрате в долгосрочном плане. По словам Нан Бернбаум, причина смерти влияет на то, как отреагирует семья, какой тип поддержки нужен и какие стрессоры повлияют на ребенка после смерти родителя. «Допустим, мама восьмилетней девочки болела раком три года, – поясняет она. – Значит, когда девочке было пять лет, ее мама проходила разное лечение, мучилась тревогой и с трудом поддерживала отношения с детьми. Все это влияет на ребенка еще до того, как мама умерла. Потерять маму в автокатастрофе в этом возрасте – совсем другое. Нельзя утверждать, что один опыт травматичнее другого, просто он по-разному влияет на развитие ребенка».
Из 149 женщин, лишившихся матерей и знавших причины их смерти, у 44 % мама умерла от рака, у 10 % – от сердечной недостаточности, у 10 % – в автокатастрофе и у 7 % – из-за суицида. У некоторых женщин мать умерла из-за пневмонии, инфекционного заболевания, осложнений после родов, аборта или выкидыша, почечной недостаточности и инсульта (по 3 % в каждой группе). Оставшиеся назвали в качестве причины смерти алкоголизм, передозировку наркотиками, аневризму, инсульт и осложнения после операции. Пять женщин сообщили, что не знают причину смерти.
В группе поддержки «Дочери без матерей», которую я возглавляю, в начале первого собрания мы всегда обсуждаем причину смерти. Женщины, у которых мамы умерли из-за длительных заболеваний, всегда думают, что потерять маму быстро и не видеть ее страданий гораздо проще. Женщины, у которых мамы умерли внезапно или неожиданно, нередко возражают: они отдали бы все, лишь бы иметь время попрощаться. Лишь услышав истории остальных, они признают, что хорошего способа потерять близкого человека нет – все это, как выразилась одна 26-летняя девушка, «разные степени ада». Каждая причина болезненна, каждая утрата заставляет задуматься о том, как мы повели бы себя, желая предотвратить смерть. Но разные причины смерти вызывают разные реакции – гнев по отношению к самоубийцам, чувство вины по отношению к жертвам домашнего насилия, терроризма и войн, беспомощность и страх – во время природных катастроф и безнадежность – при смертельных заболеваниях. То, как мать умирает или уходит, влияет на реакцию дочери.
Продолжительная болезнь
Когда пару лет назад Келли подхватила инфекцию мочеполовой системы, она честно сказала гинекологу: «Я не люблю врачей, не доверяю современным лекарствам и не буду принимать таблетки». Но она не стала объяснять причины своего отношения. Хотя ее мать умерла от метастатического рака молочной железы 15 лет назад, Келли, которой теперь 30 лет, связывала
