продолжение своего долгого правления он исколесил необъятную страну от Архангельска до Азова, от Молдавии до Астрахани и Дербента. Однако жизненный потенциал человека определяется не только наследственностью (или генотипом, как говорят медики), но и повседневными привычками, в том числе вредными, характером питания… Описанию болезней императора целесообразно предпослать краткие сведения о его здоровье и образе жизни.
В.О. Ключевский (1990) писал: «Петр был великан, без малого трех аршин ростом (2 м 4 см. – Ю. М.)… христосуясь на Пасху, он постоянно должен был нагибаться до боли в спине. От природы он был силач; постоянное обращение с топором и молотком еще более развило его мускульную силу и сноровку. Он мог не только свернуть в трубку серебряную тарелку, но и перерезать ножом кусок сукна на лету…». Констатируя определенную гиперболизацию внешности, следует отметить, что Петр не был богатырем, обладавшим мощным телосложением и огромной силой, каким его принято изображать в художественных произведениях. При очень высоком росте государь был узкоплеч, о чем свидетельствуют сохраняемые в музеях его кафтаны. Небольшими были и его стопы, размер обуви соответствует современному 39 размеру.
Сержант Кашин, часто видевший царя, вспоминал: «В летнее и осеннее время государь ходил пешком: летом в кафтане, в бархатном черном картузе, а осенью – в сюртуке суконном серо-немецком, в белой овчинной калмыцкой шапке навыворот. Если кто, встретясь с ним, снимал шапку и проходил, не останавливаясь, то и государь, поклонясь, то же делал. А ежели кто останавливался, то государь тотчас подходил и, взяв за полу, спрашивал: “Что ты?”. Услышав, что он остановился для его величества, государь ударял его тихо по голове рукой, говоря: “Не останавливайся, поди, куда идешь!”». Кашин также оставил описание голоса Петра I: «… во время обедни сам читал Апостол: голос имел сиповатый и негромкий» (Гребельский П. и соавт., 1992). М.М. Щербатов (1986), описывая костюмы Петра I, отмечал, что государь «держался древней простоты нравов» в своей одежде, имел лишь два парадных кафтана для дипломатических приемов и иных торжественных случаев. Часть его одежды, многие из предметов которой сильно поношены, а иные – собственноручно заштопаны, до сих пор сохранились в Кунсткамере и Эрмитаже.
Характеризуя внешность царя, В.О. Ключевский (1990) писал: «Впечатление портилось следами сильного нервного расстройства, причиной которого был либо детский испуг во время кровавых Кремлевских сцен, либо слишком часто повторявшиеся кутежи, надломившие здоровье еще не окрепшего организма… уже на двадцатом году у него стала трястись голова и на красивом круглом лице в минуты… волнения появлялись безобразившие его судороги». А.К. Нартов (1891) вспоминал, что «государь поистине имел иногда в ночное время такие конвульсии в теле, что клал с собою денщика Мурзина, за плечи которого держась засыпал». А.К. Нартов, прекрасно знавший Петра, отрицая версию о таких конвульсиях, как следствие попытки отравления в молодости, указывал, что, по словам самого царя, они появились после тяжелой психотравмы во время стрелецкого бунта 15 мая 1682 года, когда десятилетний мальчик стал свидетелем кровавой расправы с близкими ему людьми. Тогда стрельцами были убиты брат вдовствующей царицы И.К. Нарышкин, ее двоюродный дядя И.Ф. Нарышкин, боярин А.С. Матвеев, князья Ю.А. Долгорукий, М.Ю. Долгорукий, Г.Г. Ромодановский, спальник Ф.М. Салтыков и др. При этом А.С. Матвеев был заколот копьями на глазах маленького Петра. Летописи говорят, что десятилетний Петр сохранял изумительное спокойствие, твердость во время Стрелецкого бунта и расправы над своими близкими. С медицинской точки зрения, Петр лучше бы плакал, кричал, но не замыкался в себе. Страшная психологическая травма наложила сильнейший отпечаток на его психику.
В конце дикой расправы, спровоцированной царевной Софьей, Наталья Кирилловна укрыла своего сына и его сводного брата Иоанна в одной из кремлевских церквей. В числе погибших оказались придворные врачи Даниил фон Гаден и Иван (Ян) Гутменш, по версии стрельцов, отравившие царя Федора по наущению Нарышкиных. Стрелецкие руководители подвергли врачей пыткам, но медики и на дыбе отказались признать себя виновными в убийстве Федора Алексеевича. А. Сумароков описал эти трагические события так: «В тот же день поймали они, стрельцы, в одежде немецкой крещеного жидовской породы медика Данилу фон Гадена в немецкой слободе и взяли другого немца Яна Гутменша медика в доме его на Поганом пруде, названном после Чистом пруде, и сына его Гутменшева. И сих невинных медиков за то, будто они царя Федора Алексеевича отравили, и сына Гутменшева за то, что он сын ими ненавидимого медика, привели на Красную площадь, подняли на копья, потом изрубили на мелкие куски» (Нахапетов Б.А., 2005).
Д.А. Гранин (2000), документально исследовав этот эпизод жизни Петра, приводит яркое художественное описание концовки страшной трагедии: «После казни дяди (Ивана Нарышкина – Ю.М.) мальчик свалился в горячке. На всю жизнь у Петра остались припадки, судорога набегала, кривила лицо жуткими гримасами, он дергался, вытаращивал глаза. Ужасы, насилие запечатлелись прочно в детской памяти, отпечатались навсегда лица стрельцов, картину счастливого детства залило кровью, завалило отрубленными руками на талом кремлевском снегу…
Зарубили стрельцы многих, список велик. Среди них образ Ивана Нарышкина возникает на мгновение и гаснет в вакханалии бунта. Никто не заметил его роли в судьбе Петра. Откажись он выйти к стрельцам, они бы устроили новую резню. Второй раз Иван принес себя в жертву, когда выдержал пытки, устоял, не дал повода продолжить бунт. Он не догадывался, кого спасает для России. Человеку не дано увидеть, как спустя годы откликнется его поступок, он не может свериться с будущим, оно скрыто во тьме: единственное, чем он располагает, – это тихие веления совести. Иван Нарышкин действовал как верноподданный, жертвуя собой ради царя, – психология, давно утраченная. Для него десятилетний племянник был прежде всего русский царь, которому он должен служить верой и правдой, не щадя живота своего…
Пятнадцать лет спустя после стрелецкого бунта раскрылся заговор на жизнь государя. Учиненный розыск выявил группу стрельцов. Руководил заговорщиками полковник Циклер. Перед казнью он рассказал, как Софья подучала его убить Петра и как тогда оговаривали они с Иваном Михайловичем Милославским разные способы, как случайности мешали им. Милославский давно умер, был похоронен в трапезной церкви как примерный христианин. Теперь он был недосягаем для суда мирского. Но для Петра не было невозможного, жажда возмездия жгла его, он велел откопать гроб Милославского. Сгнившие останки погрузили на повозку, запрягли шестью свиньями, повезли по Москве. Народ высыпал на улицы, ужасался, но на этом процедура не кончилась. Труп сунули под помост, на котором стояла плаха. Когда головы заговорщиков отсекали, кровь стекала на гроб Милославского…»
Вот как описывал судорожный приступ у Петра его непосредственный наблюдатель:
