Книга София. В поисках мудрости и любви - Дэ Нирвакин

Внутри проема оказалась еще одна квадратная скважина, Ньютон поднес к ней ключ — и отверстие снова расширилось. На этот раз он не стал вынимать ключ из замка — и замочная скважина стала вновь и вновь расширяться, подобно оптической иллюзии. Трудно сказать, сколько раз расширился магический дверной проем или во сколько раз они с Ньютоном уменьшились, но когда дверь все-таки открылась, они спустились по винтовой лестнице в грандиозную гиперсферу, походившую больше всего на орбитальную станцию, воздвигнутую в космосе нечеловеческой расой. Она была поистине астрономических размеров!

Небесные сферы, висевшие над головами Ньютона и Евгения, в буквальном смысле слова были небесными, занимая пространство, сопоставимое с размерами земной атмосферы или даже Солнечной системы! На прозрачных сферах сверкали орбиты планет — группа гигантских наэлектризованных колец из сверхпроводящего материала. Планетарные орбиты порождали безразмерные спектральные волны. Некоторые волны вздрагивали, искривляясь, словно неведомые океанические медузы, другие плавно перетекали из одной геометрической фигуры в другую. Весь этот планетарный симулятор выглядел как увеличенный Кубок Кеплера с элементарными телами Евклида, только небесных орбит было больше, кажется, восемь, и геометрические объекты в нем постоянно видоизменялись, образуя в пространстве глубокие деформации.

И вот, в самом центре этой холодной космической бездны стояли всего два человека, которые умещались на одном единственном островке тверди — на крохотной площадке, испещренной знаками вавилонского письма, индийскими и римскими цифрами. И потоки белого света медленно вращались над ними.

— Не догадываешься, что это за место? — как бы невзначай спросил Ньютон, хотя в движении его редких седых бровей угадывалось легкое волнение.

— Модель вселенной, может быть, планетарий или календарь, — навскидку перечислил Евгений свои гипотезы, разглядывая метагеометрические фигуры, внутри которых они находились.

— Долгие годы мне не давала покоя одна проблема — проблема времени, его необратимость, — начал издалека магистр. — Видишь ли, зная расположение тел в пространстве и их скорость, мы можем рассчитать место, где эти тела окажутся в следующий момент, либо узнать, где они находились раньше. Наши расчеты работают только благодаря тому, что время для микрокосмических точек не является необратимой функцией. Многие алхимики пытались выделить эти точки из металлов, чтобы получить первичную субстанцию, философскую prima materia. Не замечая, что память наша обладает тем же замечательным свойством — способностью обращать вспять внутреннее время, когда мы о чем-либо вспоминаем.

— Но наша память — это только наша память, — затронул нижнюю губу Евгений. — Система способна обратить вспять лишь свое внутреннее время, потому что в системе сохраняется память только о ней самой.

— А что, если у системы изменить объем памяти?

— Хм-м… — задумался Евгений, обозревая висевшие в космосе небесные сферы. — Незримый Коллегиум в самом деле располагает такой возможностью?

— Все, что ты видишь вокруг, мы называем линзой времени, — сир Исаак Ньютон обвел рукой небесные сферы. — Мы крайне редко используем сей хроноскоп.

— Выходит, это что-то вроде телескопа. Только он приближает… время?

— Если правильно отшлифовать линзу, проходящие через нее лучи исказятся, они визуально приблизят, перевернут либо удалят область пространства, от которой отражаются. И наши глаза по своему устроению являются такими же линзами, воспринимающими потоки света, отражающими и передающими их душе. Поэтому все далекое кажется нам мелким, а близкое — большим.

— Но как можно приблизить время, ведь это не область пространства? — недоумевая, моргнул глазами Евгений.

— Время есть не что иное, как объем перенесенной светом памяти, исчисляемый корпускулярно-волновым способом. Объем, который мы можем сжать и вывернуть наизнанку, если соблюсти одно условие.

— Какое условие?

— Мы должны проникнуть в корпускулу света, чтобы восполнить объем нашей памяти теми преломлениями, какие потребуются. Тогда мы сможем сфокусировать эту память в другом объеме — в другом времени. Чем сильнее нужно вывернуть время, чем дольше мы хотим в нем задержаться, тем больше преломлений нам потребуется произвести. Неужели ты еще не догадался? Мы находимся сейчас внутри корпускулы.

Евгений приподнял руку, чтобы дать себе пару мгновений на приведение мыслей в порядок.

— Проникнуть в корпускулу?! — повторил он недоверчиво. — Все равно что оказаться внутри глаза и перенаправить поток света из головы… куда-то наружу?

— Это не совсем так, — сохраняя невозмутимый вид, ответил сир Ньютон. — Ведь глазами, фокусирующими свет, располагают весьма немногочисленные создания, тогда как корпускулы света находятся всюду. Они могут появиться в любой момент времени, в любой точке мирового пространства.

Немного образумившись, Евгений взял себя в руки, ему не хотелось, чтобы Ньютон, и без того пребывавший в каком-то чувственном расстройстве, раздражался по поводу несообразительности своего компаньона. Спорить с ним Евгений не собирался, да и не мог, поскольку ничего толком не понимал. Положив ладонь на самую длинную стрелку, установленную на циферблате, Ньютон молча прогулялся до наконечника с рычагами для ручной настройки. Как выяснилось, на календаре было четыре стрелки, которые крепились на ось четырехсоставной винтовой лестницы.

— При всем уважении, сир, ни один человек не способен создать подобную линзу! На это ушли бы миллиарды лет работы, — вымолвил Евгений, с тревогой осознавая происходящее и совершенно не желая того, чтобы это происходящее с ним дальше происходило.

По лицу Исаака Ньютона пробежала тень снисходительной улыбки.

— Что ж, резонное замечание! По нашим правилам я не должен тебе об этом рассказывать, но Коллегиум действительно реквизировал эту линзу времени у наших оппонентов, — уклончиво намекнул магистр.

В голове Евгения роились самые разные подозрения и вопросы, однако он не мог их задать. Он не доверял Ньютону, в то же время был не в состоянии сопротивляться его могучему интеллекту. Ведь он где-то слышал о том, что незримое братство якобы располагает возможностью перемещаться во времени, но никогда не придавал этому значения. И вот теперь, когда магистр ордена показал вселенский хроноскоп, эту демоническую машину времени, которая не имела ничего общего с машиной, ему стало жутко оттого, что некое братство в бессознательном мире могло перемещать пусть даже ничтожно малые количества ментальной энергии из одного времени в другое.

— Cartes говорил, ты историк. Это правда?

— Да, сир, — сухо подтвердил Евгений, наблюдая за тем, как Ньютон проверяет на хроноскопе четыре стрелки, установленные на час, день, год, тысячелетие…

— Ну и дела, значит, мы с тобой почти коллеги! — взбодрил его Ньютон, почувствовав, что Евгений вот-вот попросится выйти вон из корпускулы. — Должно быть, тебе, как историку, известны мои работы по библеистике.

— В университете прочел «Замечания на книгу пророка Даниила», — признался Женич. — Еще видел составленный вами чертеж Храма на Сионской горе.

— Ах да, Первый Храм! — подхватил Ньютон. — Можешь себе представить,