Радл кивнул Девлину, и они пошли за Штайнером.
— Ладно, вольно, — сказал Риттер Нойманн. — Проклятые идиоты.
Напряжение ослабло. Альтманн сел за пианино и заиграл популярную песенку, в которой уверялось, что понемногу все наладится.
— Фрау Нойхофф, — воскликнул он. — Не споете?
Ильзе села на табурет у стойки.
— Настроения нет, — сказала она. — Хотите, я что-то скажу, мальчики? Мне осточертела эта проклятая война. Мне бы сейчас приличную сигарету и рюмку вина, но, наверное, это все равно что просить чуда.
— Не знаю, фрау Нойхофф, — Брандт перегнулся через стойку бара и обернулся к ней: — Для вас все возможно. Например, сигареты, лондонский джин.
Он запустил руки под стойку и вытащил пачку «Голд флейк» и бутылку «Бифитер».
— Теперь вы нам споете, фрау Нойхофф! — воскликнул Ханс Альтманн.
* * *
Девлин и Радл облокотились о парапет и глядели на воду, ясную и глубокую в бледном солнечном свете. Штайнер сидел на кнехте в конце пирса, читая бумаги из портфеля Радла. По ту сторону залива возвышался форт Альберта, снизу утесы были заляпаны птичьим пометом, морские птицы кружились большими стаями: чайки, бакланы и кулики-сороки.
Штайнер позвал:
— Полковник Радл!
Радл пошел к нему, Девлин вслед за ним, но в двух-трех ярдах остановился. Радл спросил:
— Вы закончили?
— О да. — Штайнер сложил бумаги в портфель. — Вы это серьезно?
— Конечно.
Штайнер протянул руку и постучал пальцем по нашивке Радла за Зимнюю кампанию:
— Тогда мне остается сказать, что этот русский мороз, должно быть, затронул ваш мозг, друг мой.
Радл вытащил конверт из манильской бумаги из внутреннего кармана и вынул директиву фюрера:
— Думаю, вам лучше взглянуть на это.
Штайнер прочел директиву, не проявляя никаких эмоций, и пожал плечами, отдавая ее обратно:
— Ну и что?
— Но, полковник Штайнер, — сказал Радл. — Вы немецкий солдат. Мы принимали одинаковую присягу. Это приказ самого фюрера.
— По-моему, вы забыли в высшей, степени важную вещь, — возразил Штайнер. — Я в штрафной части с отсрочкой смертной казни, официально разжалован. Мой чин сохранен мне только из-за особых обстоятельств нынешней работы. — Он вытащил из кармана мятую пачку французских сигарет и закурил. — Да притом я не люблю Адольфа. У него громкий голос и пахнет изо рта.
Радл пропустил его замечание мимо ушей.
— Мы должны воевать. Выбора у нас нет.
— До последнего солдата?
— А что еще можно сделать?
— Нам не победить.
Пальцы здоровой руки Радла сжались в кулак, им овладело нервное возбуждение:
— Но мы можем заставить врагов изменить свое мнение. Ведь какая-либо договоренность лучше, чем эта бесконечная бойня.
— И убийство Черчилля поможет? — спросил Штайнер явно скептически.
— Это покажет им, что зубы у нас еще есть. Вспомните, какой фурор произвел Скорцени, похитив Муссолини из Гран Сассо. Сенсация всемирного масштаба.
Штайнер сказал:
— Как я слышал, руку к этому приложили также генерал Штудент и несколько парашютистов.
— Ради бога, — нетерпеливо продолжал Радл, — представьте себе, как бы это выглядело. Немецкий парашютный десант в Англии, да еще с такой целью! Конечно, вы, возможно, сомневаетесь, можно ли это сделать.
— Не вижу, почему бы и нет, — спокойно сказал Штайнер. — Если документы, которые я только что видел, точные и если вы сделали свое домашнее задание правильно, дело могло бы пойти, как швейцарские часы. Мы действительно могли бы захватить томми[2]врасплох. Туда и обратно, и они даже не поймут, что произошло, но дело не в этом.
— А в чем? — воскликнул Радл, доведенный до отчаяния. — Неужели для вас показать фигу фюреру более важно? Из-за суда? Потому что вы здесь? Штайнер, вы и ваши люди — мертвецы, если вы здесь останетесь. Восемь недель назад — тридцать один человек. А сколько осталось — пятнадцать? Ради своих людей, ради себя вы должны воспользоваться последним шансом остаться в живых.
— Или же умереть в Англии.
Радл пожал плечами:
— Это вполне может оказаться поездкой туда и обратно. Вы же сами сказали, что дело может пойти, как швейцарские часы.
— А в этих часах самое ужасное, что достаточно мельчайшей детали выйти из строя, как вся проклятая штука прекращает работать, — вставил Девлин.
Штайнер сказал:
— Хорошо сказано, мистер Девлин. Скажите мне одну вещь. Почему вы едете?
— Очень просто, — сказал Девлин. — Потому что это там. Я последний великий авантюрист.
— Отлично, — весело рассмеялся Штайнер. — Конечно, я могу принять ваше предложение. Сыграть в эту игру. Самую большую игру. Но, знаете, не поможет, — продолжал он. — Полковник Радл говорит, что это мой моральный долг по отношению к моим людям, потому что предотвратит безусловную гибель здесь. Так вот, буду с вами предельно откровенен. Не думаю, чтобы у меня был по отношению к кому-нибудь моральный долг.
— И даже к отцу? — спросил Радл.
Наступила тишина, слышно было только, как волны плещутся внизу, перекатываясь через камни. Штайнер побледнел, глаза его потемнели.
— Ну, рассказывайте.
— Гестапо держит его на Принц-Альбрехтштрассе. Подозрение в государственной измене.
Штайнер, вспомнив дни, которые он провел в штабе отца во Франции в сорок втором году, и что говорил старик, сразу же понял, что это правда.
— А, понятно, — тихо сказал он. — Если я буду паинькой и буду делать, что мне говорят, это ему поможет. — Вдруг выражение лица его изменилось и стало страшным. Повернувшись к Радлу, он задвигался, как в замедленном кино. — Негодяй вы. Все вы негодяи, — и схватил Радла за горло.
Девлин мгновенно вмешался. Он почувствовал, что потребовалась вся его недюжинная сила, чтобы оттащить Штайнера.
— Не он, дурак вы этакий. Он под тем же сапогом, что и вы. Хотите застрелить кого-нибудь, застрелите Гиммлера. Ведь это он вам нужен.
Радл с трудом отдышался и облокотился на парапет. Вид у него был совсем больной.
— Простите, — Штайнер положил руку ему на плечо с искренним сочувствием. — Мне бы следовало знать.
Радл поднял протез:
— Это видите, Штайнер, а глаз? А прочие повреждения вам не видны. Проживу два года, если повезет, вот что говорят мне доктора. Не мне это нужно. Это для моей жены и дочерей, потому что при мысли, что с ними будет, я просыпаюсь по ночам весь в поту. Вот почему я здесь.
