оттолкнуться и улететь куда-нибудь, запропаститься, затеряться между самых серых, самых невыразительных туч.
Люблю ли я Варю? Да, люблю, но не чувствую любви. Точнее, чувствую во время затиший между скандалами. То есть пока Вари нет. Дом встретил меня сочувственным молчанием. На книжной полке – три маленьких перышка, которые мы с Варварой нашли в Вяхирях под сосной. Темно-серые, с большими белыми полугорошинами по краям. Это перья дятла. В Вяхирях живет целое семейство дятлов, Ольга их подкармливает. Я вспомнил, как мы с Варварой оба радовались находке, как разглядывали рисунок опахала и как легко Варя подарила мне перышки.
В этом пере было то же спокойствие красоты, какое есть в буро-вишневых листьях кислицы, в звуке речной воды, в чистом снеге. То же, что есть в картинах Варвары и должно быть в ней самой. Оно в ней есть, иначе она не смогла бы так улыбаться этим перьям, строгим и одновременно нарядно-забавным. Увижу ли я такую Варвару? Возможно, ей просто нужно стать счастливой. Должно же быть в счастье спокойствие красоты.
7
Недавно случился разговор с Крэмом. Мы сидели в кафе, ждали официанта, и Вадим жаловался на своего архитектора, который тратит недели на эскизы, шлет десятки писем с образцами, составляет сметы и ведет переговоры с итальянскими фирмами, но при этом новые комнаты в Эмпатико нравятся Крэму все меньше и меньше.
– У него что ни дверная ручка, то семьсот евро. А комнаты при этом – как северокорейские новобранцы, – горевал профессор.
Знаете, говорю, есть девушка-декоратор, к чему ни прикоснется, получается чаша Грааля. В смысле – таинственно и благородно. Взять ее зеркала или лампы. Про картины и не говорю.
– А в целом как? В целом интерьеры?
Она, отвечаю, пару лет назад отделывала особняк в Барвихе одному миллионеру, имеются фотографии. Если и жалею, что не миллионер, то только потому, что не могу в том особняке поселиться. Есть, правда, одно «но». У Варвары сложные отношения со временем. Она совершенно не умеет им распоряжаться.
– Это пустяки, – сказал Вадим. – Покажите ее работы и давайте встречаться.
Тем же вечером я выслал фотографии комнат, отделанных Варварой, зеркала, картины. Крэм пришел в неистовый восторг, всю неделю названивал мне и подгонял:
– Знакомьте нас скорее. Почему вы прячете ее от меня? Я не кусачий.
Нетерпение профессора вполне понятно: с такого же нетерпения начиналось наше знакомство с Варварой Ярутич. Но меня одолевали сомнения. Что, если Варвара начнет при Вадиме скулить, отвечать невпопад, смотреть по-волчьи исподлобья? Что, если она закатит сцену вроде тех, что закатывает мне? Кроме того, когда действие перенесется в Италию, все участники будут привязаны друг к другу, точно полярники на зимовке.
– Вадим Маркович, видите ли, Варвара девушка артистическая. Не всегда уравновешенная. Поймите, мне как раз хочется, чтобы все получилось, только…
– Михаил, что вы разводите страхи на ровном месте? Думаете, я первый день на свете живу? Не видал невротиков? Видал, еще не таких.
Я чувствовал себя то ловким дипломатом, то благодетелем человечества, то мошенником.
6
На Чистых прудах открылся каток. Часть ледяного зеркала была расчищена, и на небольшом пятачке кружились, танцевали, спотыкались фигуры в куртках, свитерах, шапках с острыми ушками. Рядом с Чистыми прудами работал кинотеатр. Каждый раз, проходя мимо, я вспоминаю, как мы уходили с фильма, который мне страшно хотелось досмотреть. Точнее, хотелось его смотреть вечно, так хорошо жилось душе с этими образами. Но Варваре было не по себе, и мы ушли на середине фильма.
Она не могла смотреть кино – за исключением двух-трех фильмов, которые приняла когда-то давно, в счастливую пору жизни, и теперь готова была пересматривать в сотый раз, надеясь узнаванием заученных моментов возвращаться к давним счастливым чувствам. Поскольку же вернуться к ним по-настоящему было невозможно, Варвара сама для себя играла спектакль подчеркнутого наслаждения, подпевала героям, отбивала ногой ритм, танцевала (все ее любимые фильмы были музыкальными). Отчасти эта демонстративность наслаждения предназначалась для меня: я должен был понять, какими вещами умеют наслаждаться истинные ценители.
Смотреть вместе с Варварой незнакомые фильмы немыслимо. Девять картин из десяти отвергаются сразу, в первые же минуты, по самым разным поводам:
– У меня аллергия на бойких брюнеточек. Знаю я подобных.
– Нет, только не про танцы. Это ты у нас любитель юных тел, скок-поскок, – смотри без меня.
– Французское кино можно наблюдать в плавном полуобмороке. У тебя есть шампанское?
– Мелькает, мелькает. Голова каруселью, и сюжет неуловим.
Она отказывалась смотреть фильмы, где герои безвкусно одеты, в кадре темно, кто-нибудь болеет или оказывается на любовном свидании. Если на экране целовались, Варвара закрывала глаза ладонями и сидела так еще с минуту после – на всякий случай. Слишком много поцелуев – конец киносеансу. Стоило произойти сколько-нибудь драматической, страшной или просто неловкой сцене, Варвара ойкала, выбегала из комнаты, кричала из ванной, чтобы я смотрел дальше без нее. Если она возвращалась, то уже не смотрела картину, а подглядывала из-за двери, готовая в любую секунду вновь убежать.
Я посмотрел на конькобежцев. В ветках деревьев, хрустящих от инея, путалась нерезкая музыка. Казалось, предвечерний зимний час – маленькая теплица, призрачно отгороженная от большого холодного времени.
7
«За три дня я соберу альфа-версию для альфа-самцов», – сказал красный от внутреннего ада Антон Турчин. Сказал и исчез – то ли уехал, то ли уснул, то ли был похищен духами. Телефон молчал, письма оставались без ответа, глазок в скайпе пожелтел. Три дня – это три дня или «дня три»? Все ли в порядке с Антоном или его пора спасать?
– Он киношник, – успокаивал Крэм, – у них так принято. Сегодня пропал, завтра вынырнет. А мы будем заниматься своими делами.
В доме пели батареи, мимозно мелькали синицы за окном. Поглядывая на туман в углах стекол, я щелкал по клавишам. Мне хотелось описать то волшебное, что я наблюдал в глубине старинного дома на Маросейке: мгновенное породнение чужих незнакомых людей, опрозрачнивание стен, которыми мы вечно отгораживаемся друг от друга. Нужно коротко и безо всяких восклицаний показать, что взрослый человек все еще полон своим детством, школьными обидами, борьбой за дворовую дружбу, невыученными уроками, страхами своих родителей, дедовскими привычками, ворохами неразобранного и не вполне принятого даже наследства.
Почему я не могу выбросить закаменевшую хлебную горбушку без чувства вины и греха? Может, дело в том, что мой отец мальчишкой жил в детдоме впроголодь и неизменно помнил, что выеденная горбушка черного хлеба, наполненная гречневой кашей, – самое прекрасное из лакомств? Как далеко тянутся эти нити-дорожки? Какую трепещущую тайну можно вытянуть из затянувшегося пруда далекого прошлого?
Каждое слово было камнем, вокруг которого по воздуху разлетались прозрачные круги.
8
Встречу назначили у Никитских ворот в любимом ресторанчике Вадима Марковича. Это был тот самый ресторан, где я впервые увидел Крэма.
По случаю знакомства с важным богатым заказчиком Варвара решила одеться поважнее и побогаче. Главный художник итальянского проекта не должен выглядеть золушкой и замарашкой. Главный художник итальянского
