Маратову, взвыл, надеясь на Бога.
И наконец, чёрное существо поглотило Маратова: доживать остался только один атом его прежнего маратовскоподобного сознания. Всё остальное провалилось в чёрную тень.
И тогда оно – чёрное существо – вдруг перестало вопить, вернее, дикий вой ужаса превратился в форму существования и стал устойчив.
Маратов – по форме он остался им – вернулся домой.
Завернулся в голубое одеяло и заснул. Ему снилась его покойная жена, второй раз сошедшая с ума на том свете и потому ушедшая на третий свет. Но что это был за третий свет, Маратов не разгадал: туда вела длинная чёрная дыра или труба, из которой вытекали, как сор, потусторонние черви. На этом символика кончилась, и чёрное существо Маратова (или он сам, что теперь одно и то же) проснулось в холодном поту.
Утром Маратов сжёг портрет своей любимой жены.
Тараканы больше не залезали ему в ноздрю во время сна. Маратов почти стал чёрной тенью.
Но – даже будучи тенью – нельзя было не идти на работу, ведь надо зарабатывать знаменитые доллары. Без божества невозможно жить.
Но самым последним атомом своего сознания Маратов боялся идти преподавать (как раз кончился отпуск), ибо как может – думал он – чёрная тень преподавать? Это всё равно, как если бы преподавал труп, скаля зубы и объясняя поэзию Байрона или Блока. Один только указательный палец был бы живым.
…С дрожью Маратов вошёл в храм просвещения. Кругом собирались по углам и по лестницам студенты.
Маратов вбежал в класс и вдруг преобразился. Чёрная тень осталась на месте, но надела маску – и вполне приличную.
В остальном было всё по-прежнему.
С этой маской потом получился смех и горе. Маратов надевал её – ведь она была «психологической», – как только входил в общество, особенно профессоров и преподавателей. Они устраивали вечеринки – часто на дому у кого-нибудь из учителей.
Пока чёрная тень выла внутри, Маратов, надев маску, говорил не «how are you», но и о погоде спрашивал, об автомобилях и о выборах даже…
Тем более везде были звёзды интеллектуализма.
Маска удобно сидела, прикрывая чёрное существо, которое выло, неслышно и незнаемо, а маска говорила, говорила и говорила…
О погоде, об автомобилях, о выборах…
И о Беатриче – так называли знаменитую актрису, заявившую, что успех значит всё и что Успех выше Бога.
И опять говорили о газетах, где стал мировой знаменитостью педераст-самоубийца, но об этом вскользь, больше о приличном: о погоде, об автомобилях и о выборах…
Маратов возвращался с этих вечеринок радостный, возвышенный.
Но однажды, после такой радости, проснулся – а чёрная тень (напоминающая теперь тень бегемота) сидит напротив него в кресле, а в нём, в Маратове, остаётся только малюсенький, тот самый последний атом сознания.
От такой малости Маратов тут же сгнил, но атом его сознания, напротив, сохранился и воспроизвёл себя в кипящих мирах Юпитера, по-прежнему одинокий и беспокойный.
А чёрная тень ушла преподавать. И долго-долго потом газеты писали о массовом помешательстве среди студентов.
Ерёма-дурак и Смерть
(Сказка)
В одном не очень отдалённом государстве жил Ерёма-дурак. Такой дурак, что совсем необыкновенный. Странный человек, одним словом. Даже в день, когда он родился, стояла какая-то нехорошая тишина. Словно деревня вымерла. Петухи и те не кукарекали.
– Не жилец, наверное, младенец, – прошамкала тогда умная старуха-гадалка.
– Ещё какой жилец будет! – оборвала её другая старуха, которая жила в лесу.
Однако до десяти лет ребёнок вообще ничем себя не проявлял. «Щенок и тот себя проявляет, – задумчиво шептались старики. – Отколь такое дитя пришло?»
Даже слова ни одного Ерёма не произнёс до этого сроку: ни умного, ни глупого. А в двенадцать лет пропал. Родители воют, кричат: хоть и дурень ребёнок, а все-таки своё молоко. Искали по естеству: нигде нет, куда ни заходили: ни в окрестных деревнях, ни в лесах, ни в полях раздольных. Решили искать по волшебству: ещё хуже получилось. Сестрицы клубок смотали. Заговорные слова пошептали, а клубок вывел на чучело. Стоит среди леса дремучего на полянке чучело, а огорода нет и охранять нечего. Клубок даже от страха развязался.
Делать нечего: зажили без Ерёмы. Собаки и те два дня исть не просили. От глупости, конечно. Словно их Ерёма онелепил.
Ну, а так жизнь пошла хорошая: песни за околицей поются, дух в небо летит, по утрам глаза светлеют от сказок. Сестрицы Ерёмушки на хоровод бегали – далеко-далеко в поле, где цветы сами на грудь просятся и пахучие травы вверх глядят.
А через семь лет Ерёма показался. Словно из-под дороги вышел. За плечом – котомка. Лапти такие, будто весь свет обошёл. Зато рубаха чистая, выглаженная, точно он прямо из-под невестиных рук появился. И песню поёт ну такую глупую, что вся деревня разбежалась. Но делать нечего: стали опять жить с Ерёмой.
«Пора бы его обучить чему-нибудь, – чесали затылки деревенские старики. – Таким тёмным нехорошо быть».
Спросили у него, да толку нет. Тогда решили обучить охоте. Целый год маялись, потом в лес пустили, а мальчонку за ним по пятам присматривать. И видит малец: Ерёма ружье на сук повесил, свечку в руки взял, зажёг и со свечкой на зайца пошёл. Заяц туды-сюды – и издох от изумления. Но Ерёма ничем этим даже не воспользовался: прёт через лес со свечкой напрямик. А куды прёт, зачем? Даже нечистая сила руками развела.
Другой раз на медведя пошёл. Но дерево огромное принял за медведя, на верхушку забрался и лапоть сосёт. Целый день сидел, без всякого движения.
Худо-бедно, видит народ: надо его чему-нибудь попроще обучить. Сестрицы плачут за него, все пороги у высшего начальства обили. Но кроме как ягоды да грибы собирать – ничего проще не придумали. Дали ему корзинку, палку – девица сладкая по картинкам в книге грибы да ягоды различать его учила. Пошёл Ерёма-дурак в лес. Приходит назад – у девицы над головой как корона из звёзд вспыхнула. Смотрят в корзинку – там одни глаза. Много глаз разных устремлены как живые, не на людей, а куда – неизвестно. Все в обморок упали. Встают – а глаз нет, корзинка пустая. Ерёма спит на печке, как дурак набитый. Ничего не понимают. Все бегом – к колдунье. Так и так, значит, нешто Ерёма – колдун? Пошла колдунья в избу, посмотрела в рот спящему Ерёме и сказала:
– Не нашего он племени. Дурак он, а не колдун.
А про глаза отгадать не смогла. Гадала, гадала – и всё глупость получалась. То козёл хохочет, то свиньи чернеют неспроста.
Обозлилась колдунья. Метким взглядом глянула на Ерёму – а он дрыхнет, ноги раскинул, рот разинул и почти не дышит.
– Надо на ево, такого паразита, погадать, – проскрипела она. – Посмотрим, что выйдет.
Вынула грязную колоду, чмокнула её три раза, перевернула, на Ерёму покосилась – и давай раскладывать.
Раз раскинула – пустое место получается, два раскинула – пустое место, три – то же самое. Судьбы нет, жизни нет, дома нет, жены нет, вообще ничего нет. Ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем. Первый раз у первого человека в мире такое выходит. Колдунья струсила, видит, дело плохо, ни туды ни сюды, плюнула, шавкой плюгавой обернулась – и бежать. До дому – ибо даже у колдунов дом бывает.
Народ тогда вообще во всём разочаровался. Ерёма наутро встал, по грибы пошёл, да листьев сухих принёс. Все ахнули и махнули на него рукой. Разные дураки бывают, разной степени, но это был абсолютный. Никогда такие не появлялись.
Стали жить да быть, как будто Ерёмы вообще нету. «Мысли от него только мешаются», – жаловались бабоньки. Надо было ему жену сыскать. Без жены под небом ничего быть не может. Но какая за него пойдёт? Вдруг сладкая девица – которая по картинкам грибы его различать учила – говорит: «Я пойду за него замуж». Все так и обомлели. Она сказала: «Я за него пойду», потому что у самого дурака спрашивать было бесполезно: всё равно ничего не поймёт. Впрочем, он иногда говорил, но ни по уму и ни по глупости, а как – никому не понятно.
Значит, решили объявить про это событие дураку всем миром. Собрали сход, сладкую девицу разодели, радетели её плачут: «За кого, мол, ты выходишь?»,
