если бы еще один Квазимодо висел на моих барабанных перепонках, я направил бы машину к ближайшей опоре моста.
Я дрейфовал на север и, не раздумывая, пошел быстрее, с трудом не отклоняясь от положенной отметки в семьдесят, тем более, что теперь, когда пробки набирали обороты, молодые парни проплывали на «фордах-эскортах» со скоростью девяносто пять миль, а их боссы пролетали на БМВ по сто десять. Я мог бы обогнать их всех, но не с Моггерхэнгером, дышащим мне в затылок.
Некоторые машины, которые обгоняли меня, были фургонами сантехников, продавцов или старыми фургонами с пятью мужчинами внутри, коллективно доставляемыми на работу и обратно (или в офис пособий по безработице) самым дешевым способом. Из окна «БМВ» Перси Блемиш помахал кулаком и привел меня в уныние, пока машина с ним легко проезжала мимо. Это был мой третий взгляд на него, и я надеялся, что он будет последним. Его злорадное и неистовое лицо за автомобильным стеклом напомнило мне ребенка, лишенного прав на соску, и я предполагал, что он возлагал ответственность на каждого встречного человека за свои несчастья, если тот его не подвез. Судя по лицу, которое он повернул ко мне и которого доброжелательный водитель в тот момент не мог видеть (к счастью для него), я тоже не считал, что его шансы на дешевое и легкое путешествие очень высоки.
За завтраком я выпил столько чая, что приходилось останавливаться и опоражнивать мочевой пузырь. В это же время я время от времени доливал в бак бензин. Когда я медленно въехал на территорию очередной заправочной станции, Перси Блемиш стоял у выхода, ожидая следующего попутного автомобиля. Я был уверен, что водитель «БМВ», подстрекаемый одним из его замечаний, бросил его там, и мне просто повезло, что я оказался следующей машиной.
«Форд Кортина» въехал с дороги, и хитрым маневром ублюдок-водитель оказался передо мной у бензоколонки. Это было заведение самообслуживания, и через несколько секунд насадка уже подключилась к его баку. Вышел менеджер и спросил меня: — Сэр (поскольку я водил «роллс-ройс»), сколько вам залить? — Затем он жестом предложил мне сдвинуться назад и засунул в мой аквариум еще одного питона, чтобы его стошнило. Я был рад позволить ему делать всю работу, ожидая, пока «Форд Кортина» увезет Перси Блемиша.
Водителем форда оказался молодой светловолосый парень в свитере с воротником-поло, который, заправившись, отправился в офис, чтобы заплатить клерку. Не думаю, что он заметил, как я ухмыляюсь. Он медленно поехал к выезду, где Перси Блемиш, подав ему знак подвезти, встал на середине дороги, чтобы машина была вынуждена остановиться. Когда он наклонился к окну, чтобы сказать, куда он хочет поехать, из двери, вылетел кулак и сбил его с ног.
Это был самый вопиющий отказ подвезти беднягу, какой я когда-либо видел, совершенно ненужный по своей жестокости, хотя, возможно, водитель был мудрее, чем он думал (а может и нет), потому что он выехал бы на Великую Северную дорогу, а Перси Блемиш висел бы при этом у него на двери. Вся эта история мне не понравилась. Я долго обдумывал все это, но так и не смог принять решение о каком-либо рациональном образе действий.
Я зашел в офис, чтобы заплатить.
— Все в порядке, сэр, — улыбнулся менеджер. — Я отнесу это на счет лорда Моггерхэнгера. Он очень аккуратен в оплате счетов.
Перси Блемиш уже ушел. Я не остановлюсь, пока не доберусь до Гула, чтобы больше не было проблем. Несколько капель дождя ударило в окно, но дорога все еще была сухой. Я вставил еще одну кассету, одну из симфоний Чайковского, которая попыталась в спешке украсить внутреннюю часть моей головы. Но я не выдержал этого и через пять минут щелкнул кнопкй.
— Мне это нравилось, — раздался сзади бестелесный голос, и второй раз за день я едва не попал в аварию. Я был на внешней полосе, обгоняя трехсотфутовую мощную машину, которая, казалось, увеличивала скорость по мере того, как я ехал, так что к тому времени, когда я подошел к небольшому повороту, я набрал почти сто миль. Но я оставил грузовик позади и сказал Перси Блемишу, который ухмылялся в мое заднее зеркало: — Тебе лучше выйти, иначе я остановлюсь на следующей стоянке и прикончу тебя.
— Почему ты выключил музыку?
Если бы я остановился, мне пришлось бы снова обгонять грузовик.
— Куда, ты сказал, собираешься?
— Ты выключил эту музыку, — сказал он. — Мне нравится Чайковский.
— Почему? Он всего лишь мастер блоков и подкатов.
Я решил подшучивать над ним до тех пор, пока не смогу вытащить его наружу и выбить ему зубы. В любом случае у меня не было выбора.
— Лучше говорить, чем слушать это, — сказал я, — и вы, конечно, не можете делать и то, и другое.
— Моей жене понравилось, — он поерзал на сиденье. – По крайней мере, она так сказала, и я ей поверил.
— Ты должен верить своей жене, иначе жизнь не стоит того, чтобы жить.
Он вздохнул. — Думаю, да. Видите ли, я из тех людей, которые думают, что все, кого я вижу, старше меня.
— Интересно, — ответил я.
Некоторое время он молчал. Потом у меня в затылке закололо, потому что он снова заговорил.
— Ты знаешь, как лучше всего разжечь пожар? — Его хихиканье стало более зловещим. — Мой друг работал в пожарной службе, и он мне рассказал.
Я подумал, что лучше позволить этому чертову вредителю болтать дальше, полагая, что, пока он говорит, он безвреден.
— Вы кладете пару батареек для фонарика в корзину для покупок вместе с несколькими пакетами стальных стружек. Рано или поздно они загорятся — в доме или машине того, кто вам не нравится. Его хихиканье перешло в смех, и он потер руки. — Если в пакет положить еще две баночки лака для волос типа аэрозоля, газету и коробок спичек, то в конце концов произойдет взрыв.
— Это полная чушь, — крикнул я.
Он надулся. — Это не чушь.
— Ты когда-нибудь пробовал это?
Через несколько минут он вернулся в мир со словами: — Нет, но я мог бы. Никогда не знаешь.
— Просто успокойся, — сказал я, думая, что мой ноттингемский акцент может оказать больший эффект.
— Я не заткнусь, — ответил он самым благородным голосом, который только мог изобразить.
— Почему бы тебе не выучить стихи? — предложил я. — Или научиться вязать?
— Не хочу, — сказал он угрюмо. — Я был счастлив в браке, скажу вам, пока не сбежал от жены. Мне пятьдесят восемь лет, и я либо убегаю
