как живым щитом. Вряд ли немецкий офицер (особенно выступивший против Гитлера — то есть тот, у которого есть честь и яйца) будет стрелять в девочку. Да, это подлость с моей стороны. Но уж извините, я решал сейчас судьбы мира, Европы и моей родины, ну и еще надеялся, что стрелять в меня никто из мятежников все же не рискнет. Но на крайний случай Гудрун мне и правда пригодится.
Тем более самой дочке все происходящее явно нравилось, хоть она и ни черта не понимала. В Рейхе девочкам не давали участвовать в политике, так что Гудрун, которую я таскал с собой, определенно испытывала гордость, что папа берет её решать важные вопросы. У меня даже возникла мысль, что если все пойдет хорошо — смогу дальше использовать мою дочку в пропаганде, сделаю из неё местную «Грету Тунберг», которая будет агитировать за меня, пользуясь своей детской невинностью.
Ну и еще я, разумеется, взял с собой Айзека. Айзек теперь был в сером костюме, с имперским орлом на рукаве, челка и усики тоже были при нем. Вылитый фюрер. Когда мы проходили мимо эсэсовцев, те щелкали каблуками и вскидывали руки в нацистском салюте.
И вопросов, какого хрена фюрер так быстро поправился, ни у кого не возникло. А если какой умник попробует поинтересоваться, то сразу же об этом пожалеет.
У самых дверей конференц-зала меня ждал шутц-полицай. Не один, а в компании мрачного молодого парня. Парень был одет вполне себе чистенько — в какой-то серой спецовке и таких же штанах. На груди синяя нашивка «OST», на глазах очечки. Явно интеллигент.
Сейчас парень во все глаза уставился на Айзека, забыв про все остальное.
Шутц-полицай тем временем браво вскинул руку в сторону фальшивого фюрера, а потом доложил мне:
— Господин рейхсфюрер, остарбайтер по вашему приказу доставлен.
— Кто такой? — поинтересовался я.
— Полицай-обервахмистр Гельвих, мой господин…
— Я не про вас, — перебил я, — Вы молодец, обервахмистр Гельвих, но кто этот человек?
— Iwan Bogdanow, — доложил шутц-полицай, криво выговорив русскую фамилию, — Инженер третьего трамвайного депо, если вам будет угодно. Но он может и сам вам ответить: он говорит по-немецки. Немного.
Инженер, значит. Да еще немного говорит по-немецки. Судя по всему: квалифицированная рабочая сила. Это плохо. Я бы предпочел для моих целей одного из тех замученных доходяг, которых я видел на улицах Берлина разбирающими завалы после бомбежек. Мне сейчас нужен остарбайтер, который немцев искренне ненавидит.
Ну да ладно. Что есть — с тем и работаем. Сойдет и этот, если не окажется чересчур интеллигентом.
— Sprechen Sie Deutsch? — спросил я Богданова.
— Немного, — ответил Богданов по-немецки.
Вообще, парень явно не трус. По крайней мере, коленки в присутствии фюрера у него не дрожат. Он волнуется и не понимает, какого черта его сюда притащили, но он не в панике.
Меня, как Гиммлера, он, понятное дело, не узнает. Из вождей Рейха в лицо, видимо, знает только Гитлера.
— Откуда вы, Богданов? — спросил я по-немецки.
— Минск.
— Белорус?
— Нет, я русский. Я родился в Ленинграде.
«Leningrad» он произнес чуть ли не по слогам, видимо, для доходчивости. Как будто я или Гиммлер не знают, что такое Ленинград.
Я не стал продолжать допрос, а просто милостиво кивнул Богданову.
— Ты идешь с нами, Богданов.
Я махнул рукой, двое эсэсовцев открыли передо мной двери конференц-зала.
Зал в «Шарите» был роскошным — беломраморные колонны, стулья все мягкие, большая сцена для докладчиков.
Оно и неудивительно, это же партийная клиника НСДАП, да еще находящаяся в ведении крупного университета, так что здесь проходили важнейшие научные конференции по вопросам медицины. А еще тут висел огромный портрет Гитлера и несколько вертикальных красных флагов-хоругвей с черными свастиками в белом круге. Довольно забавное оформление для места, где одни враги Гитлера собрались говорить с другими.
В центре зала по моему приказу поставили стол, возле него — стулья, на столе я для солидности переговоров приказал поставить коньяк и положить колбасу, без такого и переговоры не переговоры.
Мятежные военные уже были здесь: десяток мужиков в мундирах цвета фельдграу. Один-единственный был в гражданском черном костюме. Интересно, это еще кто?
Вольф чуть заметно кивнул мне на Ольбрихта — высокого генерала. Ольбрихт оказался человеком примечательным, с генеральскими погонами, с железным крестом на вороте и еще кучей наградных планок на мундире. Плешив и в очках. Но взгляд умный и безжалостный, и ни толики страха в глазах. Вот этому точно палец в рот не клади.
Я решительно направился к столу. Один из военных, увидев Айзека, не сдержался и вскинул руку в нацистском салюте. Но тут же засмущался своего движения, а его товарищи поглядели на офицера неодобрительно.
— Так-то вы приветствуете своего фюрера! — тут же начал негодовать Айзек, — Мое сердце обливается кровью, когда я вижу, что элита Рейха, что мои верные генералы решили предать меня! Еще и в такой момент. В момент, когда многие сыны нашей нации честно отдают жизни за фюрера на фронте. Вам должно быть очень стыдно, господа.
— Простите, фюрер, мы думали вы погибли… — начать мямлить один из генералов Вермахта.
Но Ольбрихт перебил:
— Спокойно, господа. Это не фюрер. Это двойник. Гиммлер просто пудрит нам мозги.
— Да как вы смеете? — в ярости заорал Айзек.
Даже засучил в воздухе ручонками, прямо как настоящий Гитлер. Я восхищался Айзеком, актерского профессионализма ему было не занимать.
— Тихо, мой фюрер, — гаркнул я на Айзека, — Ольбрихт прав, вы не Гитлер.
Я честно не видел ни одной причины выдавать Айзека за настоящего фюрера перед генералами. Во-первых, ясно, что Ольбрихта такой туфтой не проведешь. Это тебе не тупой эсэсовец из механизированных полков Лейб-Штандарте. Во-вторых, разыгрывать комедию перед Ольбрихтом нет смысла. Ольбрихт мне и нужен, чтобы помочь изменить гитлеровскую политику. А для этого придется признать, что фюрер умер. Ну или катается где-то по Берлину при смерти.
Айзек в ответ на мое заявление обиженно открыл рот, такое ощущение, что собрался даже наорать на меня, как Гитлер бы наорал на Гиммлера. Но актер вовремя опомнился и закрыл рот обратно. И слава Богу — а то бы пришлось съездить ему по морде, чтобы показать генералам, что двойник фюрера под моим полным контролем.
Офицеры Вермахта тем временем обеспокоенно переглянулись.
— Благодарю за честность, — кивнул Ольбрихт, — Хорошее начало.
Рожа у Ольбрихта становилась все более суровой и решительной с каждой секундой. А еще он упорно отказывался именовать меня рейхсфюрером. Неужели действительно думает, что сможет меня арестовать или убить прямо здесь? Неужели уже списал меня со счетов?
