лишь с ладонь размером, бутылку, а левой сгреб с блюда тонко наструганное сальцо… прозрачно-малюсенькое для рук и рта хозяина дома, однако такое желанно-вкусное.
И, пока некошные продолжали глотать из стаканов водку, не заметив, что произошло на их столе, Витюха вставил небольшое круглое горлышко бутылки в свой рот, и потому как руки его сильно тряслись и эта дрожь передавалась бутылке, накрепко прижал верхней губой к нижней горло да, задрав голову, опрокинул остатки живительной жидкости в свое ненасытное нутро.
Опрокинул… и немедля ощутил вместо горьковатого крепкого алкогольного напитка едкую, острую кислоту, чем-то схожую по вкусу с уксусной эссенцией.
В тот же миг, почувствовав такую резкость во рту, Виктор попытался выплюнуть то, что уже миновало глотку и, проскочив сквозь пищевод, опалив ядовитой жидкостью эту мышечную трубку, приземлилось в желудок, который от жгучей кислоты вначале гулко завопил, а после, когда его будто подожгли, затих и начал, тихо похрустывая, кряхтя и чихая, полыхать.
Издав какой-то доселе не изведанный звук, в коем соединялись плач раненого зверя, вой одинокого волка и хрип умирающего человека, он, выронив из рук пустую стеклянную бутылочку на пол, наклонился, согнувшись в районе горящего живота и, склонив голову над линолеумом, широко раззявил рот, надеясь, что та гадость, которую по недоразумению так быстро проглотил, из него выскочит. Витька даже вдавил левой рукой, в которой продолжал все еще держать кусочки сала, свитер и тощую свисающую с живота кожу глубоко в нутро, думая, что, быть может, этот резкий толчок и давление руки создаст обратный глотанию эффект. Однако то, что раньше давалось с такой легкостью, нынче не происходило, потому как столько времени не евший желудок, сглотнув кислоту, ничего не желал из себя исторгать и, мучаясь да медленно пуская в пищевод, как в трубу, лишь мельчайшие искры огня, сжигал себя этой ядовитой жидкостью.
Горел, пуская искры, не только желудок, но и пищевод, по которому перемещались те самые раскаленные частички вещества, горела и глотка, а во рту образовалась и вовсе какая-то густая розоватая масса, в нее превратился опухший язык. Он, раздавшись в стороны, заполнил своими размерами весь рот и даже немного вывалился из него, свисая в непривлекательном таком виде с растекшейся нижней губы.
Теперь Витек не мог издать никакого крика или слова, он лишь, как немое существо, колотил себя по животу, мычал продолжительно и глухо и попеременно приседал на корточки, старясь хотя бы выплюнуть переполнивший рот язык. Сердце его словно взбесилось, оно с огромным напором ударялось в грудь и, отскакивая, летело как сумасшедшее к спине, громко шлепаясь об нее, при этом протяжно подвывая.
Некошные все так же размеренно и неторопливо допили из своих стаканов что-то, что на деле оказалось не водкой, а какой-то гремучей смесью и, довольно крякнув, опустили стаканы, дзонькнув их стеклянными донышками о поверхность стола, и, протянув руки к блюду, взяли каждый по кусочку ржаного хлеба. Затем они все так же синхронно поднесли ломти хлеба к носу и, глубоко втянув его ржаной, кисловатый аромат, точно затянувшись сигаретой, прикрыли веками глаза да довольно потрясли головами, так что с них вниз посыпалась серая и ореховая пыль, укрывшая ровным плотным покрывалом и чугунок с борщом, и стаканы, и закуску на блюдах, и тарелочки. Еще пару секунд виднелось лишь это серовато-ореховое покрывало, а потом оно исчезло вместе с посудой, словно было проглочено, уступив место темно-коричневой деревянной столешнице, которая тоже, наверно, была голодной.
Шайтан и Луканька открыли глаза и, запихнув ломти хлеба в рот, мигом их проглотили, даже не пережевывая, после чего они неторопливо поднялись на ноги и, глянув с ненавистью на скорчившегося хозяина дома, мычащего, подсигивающего на месте, тихонько захихикали.
– Видать, ему больно, – указуя на Витьку пальцем, ехидно констатировал Луканька. – А ведь мы ему говорили: не пей… А он что, слушал? Он вообще кого-то слушал? Кого-то любил, жалел на этом свете: бабку, деда, мать, отца, жену, сына, брата?..
– Нет, никого не любил, никого не слушал и не слушает, – согласно кивнув головой, заметил Шайтан.
«Курлы-курлы-курлы, беги-беги-беги..» – услышал Виктор слова – такие тихие, пролетевшие возле свисающих паклей волос, и легкий ветерок, едва задев его опухший язык, на миг снял боль.
«Бабуся», – эта мысль ударилась где-то внутри обезумевшего от боли мозга с такой силой, что вызвала сильнейшее головокружение, а по исхудалому телу хозяина дома пробежала крупная дрожь, покрывшая кожу похожими на гнойные пузыри волдырями.
Понимая, что если прямо сейчас он не последует совету бабуси, то погибнет, Витюха разогнулся, выпрямив спину, и перед глазами его появилась вроде как мгновенно выехавшая из окна плотная, непрозрачная гардина, загородившая стол и стоящих на нем некошных. Отделив его, Веточку, от них – Луканьки и Шайтана.
И на черном полотне гардины Виктор Сергеевич увидел ссутулившуюся фигуру бабушки. Она была одета в темно-коричневую юбку и белую блузочку, обшитую затейливыми рюшечками, да в цветастый платок, под который были убраны ее каштановые с проседью волосы. Баба Валя, уткнув лицо в раскрытые ладони, тихо стеная, горько плакала, и крупные слезы, проскакивая сквозь разведенные пальцы, падали прямо на усыпанный деревянными опилками, мельчайшей пылевидной трухой, останками угля, кусками веревок, рваными частями пакетов, тряпками, окурками, негодными пробками, отходами, гнилью пол…
Курлы-курлы-курлы, – послышалось сквозь рыдания бабули.
«Держи! Держи этого гада!» – донеслись злобные голоса некошных, пробивающихся через курлы.
И любимая Веточка-внучек бабы Вали, немедля ни секундочки, развернулся и кинулся к дверям, ведущим из кухни. Он протянул вперед правую руку, резко толкнул от себя дверь и, все еще прижимая сжатую в кулак левую руку к стонущему животу, почти выпрыгнул в сенцы. И сейчас же перед Витькой предстал злобный холодильник, таращивший на него свои красные глазищи и загораживающий корпусом проход. Однако хозяин дома на этот раз не растерялся, а, подтянув нижней губой вываливающейся язык, поборол в себе страх, и подбадриваемый курлы-курлы, правым кулаком шибанул им холодильник, пройдясь вскользь по глазу «А..а.», отчего «Атлас», без задержу, перестав щериться, охнул и, замерев на месте, потерял все признаки жизни, а именно свои глаза и перекошенную щель-рот.
Курлы-курлы-курлы, – опять прошелестело около Витька, и тот, резво повернув направо, не успев даже задуматься, на месте ли дверь, подскочил к стене.
Он протянул руку и, сразу же нащупав поворотную ручку, дернул ее на себя. Пронзительно звякнув, отлетел и упал на пол помятый, погнутый крючок, оберегающий своим металлическим станом жителей этого дома, и дверь мигом пошла на Витьку. А тот, лишь перед ним появилась небольшая щель, шмыгнул
