это раз и навсегда!» Друг поблагодарил его в полном смирении и стал молить о прощении. Через минуту он опять спросил: «Простите меня, но как вы сказали ваше имя, я снова забыл его». Для отшельника было очень трудно сдержать свой гнев: «Ты что, сошел с ума? закричал он. — Я уже сказал тебе, что меня зовут Шантинах!» «Простите меня, простите мою бестолковость. Я благодарю вас за то, что повторили для меня свое божественное имя», — ответил его друг.
Через некоторое время он вновь припал к ногам святого и запричитал: «Прости мою дряхлую память, но как ты сказал твое имя?»
Отшельник вышел из себя и закричал: «Ты заслуживаешь того, чтобы тебя избили, на, получай!!! Где твои мозги?! Я же сказал тебе, что меня зовут Шантинаха, победивший гнев!!!» «Вот теперь все стало на свои места, — сказал друг, — мои мозги при мне, и твой гнев при тебе. Все вернулось туда, где ему и надлежит быть. Я и пришел сюда, чтобы удостовериться, действительно ли ты смог победить свой гнев?»
Всякое истинное самоограничение подавляет гнев внутри нас. Буйство может перейти в смирение, обуздание гнева приводит к развитию мягкости и всепрощения, алчность может привести к культивации ограничений и дебоши привести к безбрачию…
Но будет ли все это истинным ограничением чего-либо? Приведет ли это к какой-либо внутренней трансформации? Всякая трансформация происходит внутри нас, когда человек становится способным осознать себя, тогда он может автоматически измениться, но меняя только какие-то внешние условия без внутренних перестроек, нет возможности и внутреннего изменения. Я категорически против всех тех форм самоограничений, которые ведут к изменению поведения человека. Но я приветствую все те формы самоконтроля и самоограничения, которые рождаются внутри нас и распространяются на всю природу человека.
Оба способа имеют и различные корни. Ограничения, берущие начала из внешнего мира, есть развитие репрессий. В соответствии с этим, если внутри вас есть гнев, то подавите его. Если внутри есть буйство, то подавите его внутри себя и не выносите наружу. Но истинное самоограничение страстей не идет по этому пути. Подавляя насилие, вы не добьетесь развития ненасилия. Но изучая истоки насилия и распознавания все его формы, вы можете лишить его питательных соков, и его увядание приведет к развитию ненасилия.
Таким образом, имеются две формы ненасилия: первая, культивируемая с помощью насаждения ненасилия и вторая — своего естественного появления, причем это опирается на то, что есть у нас внутри.
Но человек был обучен к самоограничению еще с незапамятных времен! Имеется множество рецептов, как это делать, но все они лежат, как правило, весьма далеко от реальных запросов жизни. Больше тысячи лет ведется разговор о темпераменте и самоконтроле, но человек так и не развил в себе способность быть спокойным и нормальным. Почему это так? Чем больше люди в обществе говорят о проблемах безбрачия, тем больше их зависимость от секса. Это становится сложнейшей и важнейшей проблемой. Логически ситуация выглядит следующим образом. Что бы мы ни пытались подавить в себе, это проникает все глубже и глубже в наше сознание. Подавление связывает, а не освобождает. Попытайтесь подавить что-нибудь, и вы почувствуете себя связанным по рукам и ногам.
Однажды, когда Мулла Насреддин собирался пойти к одному из своих друзей, дверь открылась и на пороге появился его старый друг, с которым он не виделся уже двадцать лет. Оба были очень рады встрече и стали восклицать и подсчитывать, сколько лет они не виделись, Насреддин засуетился и сказал, что он вынужден просить своего друга подождать его несколько часов, так как ему обязательно надо сделать несколько деловых визитов в городе. «О, нет, — воскликнул друг, — я не могу позволить себе упустить даже минуты, чтобы не видеть тебя, пока есть такая возможность. Я пойду с тобой, и мы будем разговаривать по дороге. Да, если можно, дай мне надеть какое-нибудь из твоих платьев, а то в дороге моя одежда сильно запачкалась. У Насреддина в шкафу висела очень хорошая и дорогая одежа, подаренная ему самим королем и которую он берег для подходящего случая. Это был дорогой халат, тюрбан и пара туфель. Он еще ни разу не одевал их, но именно сегодня был тот самый случай для того, чтобы одеть все это, что может быть прекраснее возможности услужить другу детства? Он быстро достал все из шкафа и дал надеть другу. Он был просто счастлив, что одежда столь удачно оказалась под рукой.
Но когда его друг предстал перед ним одетый в королевские одежды, Насреддин испытал и некоторое сожаление. Одежда была так прекрасна и его друг выглядел таким красивым в ней! Поступил ли он правильно и мудро, предложив ему надеть все это? Ведь сам Насреддин теперь выглядел просто слугой перед ним Это очень трудно для человека видеть кого-то одетым в его собственные одежды и выглядящего значительно лучше, чем истинный хозяин, куда ни шло, если бы одежда принадлежала его другу, а сейчас ситуация была значительно сложнее.
Насреддин постарался преодолеть возникшее у него чувство, сказав про себя известную всем сентенцию: «Какая разница от того, принадлежит одежда мне или кому-то другому, он мой самый дорогой друг, и это самое главное! Что в одежде-то?» Этими мыслями он успокаивал себя, пока они шли по городу, но все, кто бы не попадался им по дороге, все без исключения останавливали взгляд на его друге.
Мы всегда смотрим на одежду, а не на человека, и, не смотря на своего друга и повторяя про себя утешительные слова. Насреддин не был исключением, он испытывал сожаление о сделанном. Наконец, они дошли до первого нужного ему дома. Как только они вошли в дом, Насреддин поймал взгляды удивления у тех, кто поражался богатству одежд его друга. Он представил своего друга: «Это мой друг детства, очень хороший человек, но то, во что он одет, принадлежит мне». В тот самый момент, как эти слова сорвались у него с языка, он почувствовал глубокое сожаление о сказанном. Его друг был поражен поведением Насреддина, так же как и все бывшие в доме. Когда они вышли на улицу, друг сказал: «Прости меня, но я не могу больше сопровождать тебя, ты оскорбил меня! Могли я знать, что мне следует сопровождать тебя одетым не в свои одежды? Пусть они были бы грязными, но все же моими! Зачем тебе понадобилось говорить всем, что халат и все остальное не мое?» Бедный Насреддин попросил у него прощения, сказав, что это просто
