Я бы сама тебе её дала! Или мы пошли бы и купили ей другую помаду…
– Простите меня, Лиза. И ты, бабушка, прости меня.
– Прощаю, Машенька, прощаю.
Лиза вышла в свою комнату и вошла с двумя свёртками.
– Это вам! С праздником! – сказала Лиза и протянула один свёрток мне, другой – бабушке. Я развернула бумагу и увидела красивое платье. Такое красивое, что я перестала дышать: шёлковое, в ярких цветах, немного удлинённое, как сейчас было очень модно. У бабушки в свёртке была белая кружевная блузка. Мы ещё раз обнялись, и Лиза убежала.
Я села рядом с бабушкой, и она молча прижала меня к себе. У меня на душе было хорошо и спокойно, а в доме стало как-то светлее и теплее. Мы так и сидели, обнявшись, пока не пришёл с работы папа. Нужно отдать должное – Лиза ничего папе не рассказала, и мы с бабушкой молчали. Потом к нам пришли Лизины родители, прибежал Сашка Макаров с тюльпаном, и мы все сели за стол. Папа встал, подняв бокал с шампанским, и сказал:
– Дорогие и любимые мои женщины! Не знаю, почему, но я сегодня весь день думал о вас. Самое моё большое желание – чтобы вы никогда не ссорились, чтобы относились друг к другу по-семейному, чтобы приняли друг друга. Я вас всех очень сильно люблю.
– А меня? – спросил Мишенька.
– И тебя тоже, сын, но сегодня женский день. Поэтому мы, мужчины, стоя выпьем за самых прекрасных на свете женщин!
Все четверо мужчин встали и выпили: папа – с Лизиным папой, Львом Аркадьевичем, женщины выпили шампанское, мы с Сашкой и Мишенькой пили мой любимый лимонад «Дюшес». Потом все танцевали, пели песни, читали стихи и разгадывали шарады.
Ночью мне опять приснилась мама. Она сошла прямо с портрета, подошла к моей кровати, погладила меня по голове и сказала:
– Какая ты у меня взрослая, Тыковка! Молодец, что призналась. Нет человека, который не совершал бы ошибок. Важно, с чем ты выходишь из этих ошибок, какой урок извлекаешь.
– Мамочка, ты всё знаешь про меня?
– Конечно, Машенька! Я же всегда рядом…
Глава четвёртая
Комсомол
– Анна Генриховна, можно я буду играть Любку Шевцову? Почему нет? У меня внешность не подходит? Интересно, а почему? Любка была русской девушкой? А я какая? Я и есть русская. У меня мама русская. У евреев национальность по матери, поэтому я, с точки зрения еврейства, самая что ни на есть русская. А при чём тут моя фамилия? И вообще при чём здесь моя национальность? Нет, я не буду играть в массовке. Я хочу играть Шевцову. Да, это я так решила. И что? Я роль выучила. Хотите послушать? Нет? Почему? Я заняла первое место на конкурсе чтецов, и это несправедливо. Я не выйду из класса. Меня достало выходить из класса каждый раз, когда моё мнение не совпадает с вашим. Я не паршивка. Я хочу прочитать монолог, а потом я уйду. Спасибо.
Я прочитала монолог. Это мой любимый монолог Любки. Помните, когда молодогвардейцев арестовали и посадили в камеры? Избитые, полуживые, они даже там продолжали бороться с врагами! Боролись не физически – духом своим они побеждали проклятых фашистов, сердцами своими, верой в будущее и огромной любовью к комсомолу и Родине.
Да, внешне я совсем не Любка: чёрные вьющиеся волосы, длинноватый нос, карие глаза. Внешность подкачала для Любки Шевцовой, но я себя не представляла никем другим из героев «Молодой гвардии». Это были не придуманные герои, а реально существовавшие люди, комсомольцы.
Я всегда была убеждённой комсомолкой. Помню, как учила устав, как прятала его на ночь под подушку, как в горкоме комсомола меня спросили, какие молодёжные издания я знаю, и я ответила первое, что пришло в голову:
– «Техника – молодёжи».
– Ты действительно читаешь этот журнал? – строго спросил один из членов горкома, и тут я попала в тупик: в комсомол ведь вступаю, не куда-нибудь, а настоящий комсомолец врать не имеет права – совесть комсомольская не позволяет. И правду сказать, стыдно: не читала я эту «Технику». Я вообще не технарь – в педагогический собираюсь поступать, на учителя русского языка и литературы. Стою вся красная, а этот товарищ из комитета комсомола аж привстал:
– Ну так читала или нет?
Рядом с ним сидела девушка, идейная такая, в глазах комсомольский огонь, в груди горячее комсомольское сердце бьётся. Встала она, посмотрела на меня и говорит:
– Ну, Берман, отвечай.
– Не читала, – честно сказала я и, подумав, добавила: – Листала.
– Хорошо, что не соврала, – сказал председатель. – А «Комсомольскую правду» читала?
– Читала, – честно ответила я.
– Молодец, Берман. А теперь расскажи о своих родственниках. Они партийные?
«Это конец», – подумала я. С папой всё не так гладко, даже несмотря на то что он партийный и директор завода. Говорят, что многие уехали в чуждый и буржуазный Израиль, поэтому евреям перестали доверять. То, что папа стал директором завода, – большое везение, как сказала бабушка. «Ваши предатели Родины уехали, а остальные теперь страдают», – сказала она как-то папе. А папа ответил: «Варвара Степановна, милая, да разве они наши? Потому и уехали, что не наши, а предатели».
А ещё папа сказал, что есть партия власти, а есть партия совести. Вот этого я вообще не поняла: у нас же одна Коммунистическая партия Советского Союза. Нет и никогда не было никаких двух партий. А тут их две, оказывается. Может, одна подпольная? Тогда интересно, какая из двух партий подпольная: партия власти или партия совести? Я так думаю, что партия совести ушла в подполье. Власть – вот она, вся на виду, а как совесть увидеть? Бабушка говорит, что совесть – она как тюль: её почти не видно, но без неё неуютно. Так что, подумала я, если мне и простят еврейство по папе, то бабушкино дворянское прошлое – никогда.
– Ну, Берман, о чём задумалась? – спросил секретарь горкома.
Я глубоко вдохнула воздух и на одном дыхании выдохнула:
– Папа, Борис Семёнович Берман, – член партии, директор машиностроительного завода, автор многих изобретений, имеющих всесоюзное значение, а мамы у меня нет, она умерла при родах.
– Кого родила? – серьёзно спросил член горкома маленького роста с большими оттопыренными ушами.
– Что, простите? – переспросила я.
– Кого, спрашиваю, мама рожала, когда умерла?
– Меня, – растерянно ответила я.
– А как ты, Берман, относишься к враждебному нам государству-агрессору Израилю? Поддерживаешь ли ты сионистские настроения и отъезд предателей Родины в это логово жидомасонов? – спросила очень идейная немолодая женщина, скорее всего, некомсомольского возраста.
Что такое «сионистские настроения», я не знала. А жидомасоны у меня вызвали какой-то необъяснимый страх. Что такое «жид», знал каждый ребёнок, носивший фамилии Берман, Фишман, Кофман и тому подобные. Но жидомасон – это было что-то совсем новое.
– Я плохо отношусь к Израилю. А жидомасонов
