с курткой гостьи.
— А далеко вам? — деловито спросила Зайцева, моментально вливаясь в общую суету. — Наш таксист, наверное, еще только разворачивается у подъезда…
— Вот, прекрасно, с ним я и уеду! — обрадовалась Ляля. И запоздало ответила: — Мне на Комсомольский.
— Далеко! — припечатала Орловская.
— Далеко, если ехать на машине, — машинально сказала Рыбкина. — А если пешком до метро…
— По нашей красной ветке до Комсомольского не доехать, — напомнила Орловская.
— А не по нашей синей — запросто, надо только дойти до той станции через пу… — Рыбкина осеклась.
— Что? — встревожился Мишаня.
— Все! — шепотом ответила она и, притиснув к животу чужую сумку-рюкзак, бесцеремонно ее ощупала.
А потом — невиданное дело! — даже не спрашивая разрешения, свистнула молнией и заглянула в ручную кладь.
— Тьфу ты! Догадались, — расстроенно плюнула Ляля и, уронив руки, которыми тянулась к куртке, уныло побрела в комнату.
— Да что вообще происходит? Я требую объяснений! — возвысила голос Орловская.
А Рыбкина молча вытащила из рюкзака круглую вазу — белую, в сетке золотых прожилок. Потом все сидели, а она стояла, как у доски, объясняя:
— Мы правильно поняли, что похититель — кто-то из своих, «театральных». Был вхож во все помещения и смог в праздничной суматохе поставить в ценную вазу олеандры, точно зная: это любимые цветы Марианны Орловской, их она непременно увезет домой. Причем вместе с вазой, чтобы не помять при транспортировке.
Все посмотрели на Лялю. Та ни на кого не посмотрела, заявив в потолок:
— Коровкин обнаглел. Кто он такой, чтобы разбазаривать наши культурные ценности!
— Я целиком и полностью согласна с тобой насчет Коровкина. — Орловская прижала ладони к сердцу. — Но, Лялечка…
— Позвольте, я продолжу? — непререкаемым учительским тоном изрекла Рыбкина. — Спасибо. Мы правильно определили рост похитителя вазы, он же ночной незваный гость с розами, но ошиблись, решив, что это мужчина. Это была женщина, игравшая роль мужчины. После торжества она сменила красивое голубое платье на брюки…
Все посмотрели на Лялю. Та, сидя, поддернула длинноватые брюки и пояснила:
— Костюмчик Чаплина. Я играла его в мюзикле «Чарли». А куртка была моя собственная.
— И в этом наряде вы выглядели так убедительно, что обманулись даже гопники. — Рыбкина дважды соединила ладони, имитируя аплодисменты.
Ляля, не вставая со стула, изобразила поклон.
— Не понимаю, почему ты не взяла такси, — проворчала Орловская. — Я имею в виду, уже после того, как совершила свое черное дело, убила мои олеандры и свистнула эту вазу, будь она неладна!
— Ты что, бабуль? — Мишаня опередил Лялю с ответом. — Вызвать к нашему дому машину означало бы засветиться на месте преступления!
— Вот! Мальчик понимает! — Ляля кивнула на понятливого мальчика. — Чтобы не оставить следов, я пошла пешком. Ты, Мара, не знаешь, конечно — ножками не ходишь, все на лимузинах да в кабриолетах. А от этого дома до конечной синей ветки метро полчаса бодрым шагом через пустырь.
— Где на вас напали малолетние поганцы, решившие ограбить мужчину с букетом. Подумали — кавалер на свидание к даме идет, наверняка у него карманы не пустые, — продолжила Рыбкина, чуть повысив голос, чтобы прекратить базар в классе, ой, в комнате.
— На мое счастье, из под шапки седая коса выпала. Они поняли, что ошиблись, и убежали, — поежилась Ляля.
— Испугались, — съехидничала Орловская. — Еще бы: ночь, пустырь и старуха с косой!
Ляля погрозила подружке кулачком, та кокетливо отмахнулась, и обе захихикали, нисколько не удрученные.
Рыбкина беспомощно посмотрела на Мишаню. Тот развел руками. Зайцева ухмыльнулась и хотела что-то сказать, но ей помешал звонок. Мелодично задребезжал городской телефон на тумбочке.
Мишанина бабушка выкарабкалась из кресла, засеменила к аппарату, сняла трубку, важно заявила:
— Орловская на связи! — немного послушала и, плотно притиснув трубку к животу, в режиме «реплика в сторону» сообщила: — А вот теперь хватились вазы…
— Скажи, что у тебя ее нет! — опасно подавшись на стуле, торопливо зашептала Ляля. — Обойдутся уж как-нибудь, подарят своему министру что-нибудь другое! А вазу мы потом найдем и вернем в музей нашего театра!
— Угу! — Одна старая интриганка, ой, актриса заговорщицки кивнула другой и с точно выверенной долей сожаления сказала в трубку: — Ах, какая неприятность! Я, право, очень сочувствую, но не вижу, чем могла бы помочь…
Вскинула два пальца в победном знаке «V» партизанка Ляля.
Затряслась, давясь беззвучным смехом, сочувствующая вольнодумцам Зайцева.
— Вы не подумайте, вообще-то мы люди честные, — извиняющимся тоном сказал нахмурившейся Рыбкиной заметно смущенный Мишаня.
— Очень, очень добропорядочное семейство! — заявила Орловская, одной рукой шмякнув трубку на рычаг, а другой стукнув внука по плечу.
Как будто для Рыбкиной это имело значение.
Как будто она уже подумывала в это самое семейство войти.
Ну уж нет! Сначала пусть за ней поухаживают, да как следует — с цветами!
Галина Романова
«Счастье будет»
— Граждане, оплачиваем проезд! — глухим простуженным голосом потребовал водитель троллейбуса. — Следующая остановка — «Площадь Театральная».
Двери троллейбуса с мягким фырканьем закрылись. Они поехали.
Почему он всегда так говорит? Площадь Театральная, а не Театральная площадь? Странным он ей казался — этот молодой мужчина с простуженным голосом. Высокий, гибкий. Она не раз наблюдала, как он ловко карабкается по лестнице на крышу троллейбуса, когда что-то шло не так. Лицо приятное, интеллигентное, черты тонкие. Ему бы с такой внешностью на площади Театральной работать, в оркестре, например, а не троллейбус водить. Саша еще помнила те времена, когда он одевался в рубашку и галстук. Белая рубашка и черный узкий галстук. Даже зимой из-под тонкой стеганой куртки был виден белоснежный воротничок и тугой узелок узкого черного галстука. Может, он прежде кем-то еще работал? К примеру, учителем или начальником среднего звена? А то и адвокатом. Мог этот парень работать адвокатом? Да кем угодно он мог работать с такими показателями! Потом, в силу каких-то неправильно сложившихся жизненных обстоятельств, он квалификацию поменял, а привычка надевать белоснежные сорочки с галстуком осталась.
Все могло быть. И такое не исключалось.
Потом, почти полгода назад, наряд у водителя поменялся. Он надел униформу, которую носили все водители их троллейбусного парка. И думать о нем Саше расхотелось. Он для нее превратился в заурядного человечка. А пылить мыслями в их адрес у нее было под запретом.
— «Площадь Театральная», — объявил хриплый голос водителя. — Следующая остановка…
Ей выходить еще не скоро. Еще три остановки. Саша прижалась лбом к теплому стеклу.
За окном троллейбуса навстречу ей бежали заснеженные городские улицы. Снега в этом году выпало много. Его еле успевали убирать. А он все продолжал сыпать, хотя календарной зимы
