ней, он тонко подвывал) и голод. Осознанный, контролируемый, но все-таки…
– Мы не просто другие. Мы другие, потому что она зовет нас, – сказал командир после паузы. – А теперь представь, как она обрадуется встрече с нами. Как вознаградит.
– Несоизмеримо! – вырвалось у Таболина.
– Хорошо сказано! Несоизмеримо уже дарованному. Когда между нами не будет преград – телесные метаморфозы прекратятся.
Таболин перевернулся на спину и закрыл глаза. Ему приснилось, что он лежит внутри покрытого плесенью скафандра и видит сон о том, как мчится по лунному полю и силы его лап хватает, чтобы перепрыгивать глубокие кратеры.
Проснувшись, он обнаружил, что они летят над дневной частью орбиты. Под ними, насколько хватало взгляда, стелился голубой океан – сплошная вода и облака причудливых форм и размеров: трезубец, перекошенное криком лицо, стая волчат… Сонная неспешность и величественность картины настраивали на философский лад. Таболин путался в нахлынувшей гамме чувств. Что это? Прилив наслаждения?
– Все еще волнует, так? – На плечо опустилась рука командира, космонавта нечеловеческой породы. – Это ничего. Пойми, прочувствуй, попрощайся с мачехой.
– Куба, – сказал Уссаковский чуть позже, – вон там – Варадеро… Городишко неземной, ха, красоты!
В голосе командира не слышалось ностальгии, скорее, остаточная потребность в словах.
– Командир… – Таболин поскреб по стеклу когтем. – Вы сказали: «Попрощайся».
– Двое останутся на станции, двое полетят к ней. Я и ты.
– Когда вы это решили?! – прорычал из угла Рюшин.
– Когда увидел в твоей пасти руку Алиева, – спокойно ответил Уссаковский.
– Но он…
– Это не обсуждается.
Таболин задыхался от эйфории. Двое полетят к ней…
Он видел многоразовый корабль, пришвартованный к модулю подготовки. Видел, как судно отходит от станции и берет курс на серебристый шарик, всегда повернутый к Земле одной стороной. Слышал, как нетерпеливо жужжит автоматика ЛОМ-1 и ЛОМ-2, утраивая силы по добыче минералов, металлов и водяного льда: скоро гости, другая жизнь. Прозрачные для солнечного света защитные купола, похожие на крылья бабочки, готовы развернуться над кратером Шеклтон, принять на себя удар солнечной и космической радиации, залетных метеоритов…
– На Земле считают, что могут контролировать нас, – донесся из черной бесконечности голос Уссаковского. – Что мы будем работать на них, пока не отладим дистанционное управление роботами-аватарами… Весьма удобное для нас заблуждение. Земля отказалась прислать нам самок. Они боятся, что мы сможем размножаться на Луне, ха!.. Хотел бы я увидеть их лица, когда они узнают о нашем последовательном гермафродитизме, который проявится в лунных условиях. Она многое для нас подготовила… она соскучилась…
Таболин вынырнул из видения и стал рассматривать свои руки. Свои лапы. Кто знал, что превращение в чудовище подарит такую свободу. Его тело, еще вчера восставшее против хозяина, обрело изменчивую целостность. Он больше не раздваивался, связки и сухожилия привыкли к перегрузкам и спринту крови.
Он вышел из тени, и теперь у него был шанс проявить себя среди существ, подобных ему. Таболин почувствовал, как сбрасывает шкуру вечного дублера, и в этот момент Рюшин, исторгнув низкий рык, поплыл на него. Рот космонавта превратился в огромную рану, обрамленную острыми зубами; глаза сузились и сочились желтым ядом; негнущаяся шея слилась с плечами.
– Ты не полетишь! – прорычал зверь. Слова давались чудовищу с большим трудом.
– Придет и твоя очередь, – сказал Таболин.
– Нет!
Рюшин, казалось, не летел, а полз, припадая на брюхо и поводя плоским широким носом. Позади него парил Уссаковский, не вмешивался – наблюдал с интересом. Рюшин щелкнул клыками и рванул к конкуренту.
Таболин проворно крутанулся и влепил зверю по зубам. Рюшин взвизгнул. Его подбросило вверх, но он изловчился и атаковал снова. Над Таболиным мелькнула всклоченная мохнатая грудь… Он перехватил противника за ноги, раскрутил и впечатал в иллюминатор.
Сбоку набросился второй зверь. Кравуш впился в ухо Таболина, и космонавты завертелись в воздухе бытового отсека. Таболин оторвал от себя смрадную слюнявую пасть и ударил лбом меж пылающих злобой глазищ. Кравуш дико завыл. Поджимая и распрямляя ноги, Таболин спикировал на спину хищника и, рыча, принялся колотить по затылку, полосовать когтями. На нем повис Рюшин. Таболин почувствовал рвущую боль в правой ноге, лягнул свободной, раз, второй, третий… продолжая заниматься мордой Кравуша, который вхолостую щелкал огромными челюстями, а потом – утих.
Таболин отпустил поверженного зверя и занялся Рюшиным. Хлестал широко расставленными пальцами (указательные стали длиннее средних), оставляя длинные кровоточащие царапины. Он вцепился зубами в холку, прижал соперника к стене и зарычал:
– Хватит? Или перегрызть тебе горло?!
В воздухе плавали шарики крови, большие делились на маленькие, отпочковывались.
– Хватит… – проскулил Рюшин.
Таболин разжал зубы, развернул Рюшина и всмотрелся в исполосованное лицо; кожа двигалась, череп уменьшался, раны затягивались.
– Тогда запомни эту попытку.
Рюшин кивнул. От него смердело страхом.
– А я запомню твой запах. – Прежде чем отпустить соперника, Таболин еще раз взглянул в лицо Рюшина, проверяя, какое произвел впечатление. Кажется, тот все понял.
– Хорошо, – кивнул Таболин и подплыл к командиру; оставалось еще несколько вопросов. – Подсеребренная вода?
– К твоим услугам. Немного неприятно, но полезно.
– Еда?
– Стандартный рацион плюс специальные белковые поставки – «грузовик» ходит раз в неделю.
– Расскажите еще. О нас… о ней…
Глаза командира подернулись лунной пылью.
– Когда-то наши предки попали на Землю на ее осколке. Они были крошечными и неприспособленными, но хотели жить и поэтому крепко вцепились в загривок эволюции. И они выжили, хотя едва не растворились в крови земных созданий. Они почти потеряли себя, забыли ее лицо. Многие – навсегда. Они стали рабами новых тел и лишь иногда, когда сильная кровь смешивалась с сильной кровью, становились хозяевами. Они прятались в пещерах, в лесу, в степи… Их убивали, и они убивали в ответ. А потом, когда вместо ружья на них направили микроскоп, у них… у нас… появился шанс вернуться домой, к ней. И тогда…
Таболин украдкой наблюдал за говорящим Уссаковским и думал об эволюции. Он верил в эволюцию. И овца может сравняться с волком. Вопрос только, путем обессиливания волков или отращивания клыков у овец.
Через какое-то время в иллюминатор снова заглянула растущая Луна, потерянный дом, где не бывает сумерек и рассветов.
В иллюминаторе
12 февраля
Второй день на станции. Мой второй визит на «Мир». И раз уж начал дневник «второй жизни» в космосе с числа «два», пускай оно принесет удачу. Удачу в квадрате!
Послезавтра закончится «Кошкин дом» – уйдут Безяев и Луцкий. Уплывут в транспортный корабль, расстыкуются и начнут снижение, любуясь цепочкой огненных шаров, скользящих по обшивке спускаемого аппарата.
А мы останемся на «Мире» до конца лета.
Второй раз «принимать» комплекс намного проще.
