приближении врага. У самой дороги, в кустарнике, залегли бойцы группы нападения. Поодаль, на небольшом пригорке, бойцы прикрытия установили пулемет.
Толе Шумову разрешили быть в группе нападения. Вместе с Никитиным он лежал у самой обочины. Уже смеркалось.
— Приготовиться! — шепотом передали с командного пункта.
С прикрытыми сверху подфарниками мчался знакомый Толе «мерседес-бенц».
Никитин, приподнявшись, метнул противотанковую гранату. Секунда… вторая… Тишина. Никитин замахнулся вторично, но Толя одним прыжком выскочил на тракт, заранее встряхнув гранату. Она уже шипела, когда Толя метнул ее в машину. Взрыв. «Мерседес» поддал задом, как норовистый конь, затих, встав поперек дороги.
Шумов и Никитин бросились к дымящейся машине, для верности метнув еще по гранате.
В это время на командном пункте пискнул зуммер телефона.
— Приближается грузовик! — сообщили из дозора.
— Отход! — раздалась по лесу команда Проскунина.
Шумов и Никитин возились у подбитой машины: исковерканная дверца не открывалась. Наконец ее удалось сорвать с петель. На землю выкатилась офицерская фуражка с высокой тульей, за ней на дорогу сползло обмякшее грузное тело ее бывшего хозяина. Скрюченными пальцами офицер все еще сжимал пухлый, желтой кожи, портфель.
Показался грузовик с зажженными фарами. Из леса по фарам ударил партизанский пулемет, и свет погас. Грузовик остановился, с него запрыгали автоматчики.
Шумов схватил портфель штабиста, сорвал с его плеча посеребренный погон и бросился в лес вместе с Никитиным и Орловым. Срубая ветки деревьев, по лесу завизжали трассирующие пули. Орлов выронил винтовку, споткнулся. Друзья подхватили его под руки, подобрали винтовку.
Сзади захлебывались немецкие автоматы. Размеренно, деловито стучал партизанский «максим»…
— Вот ты и доучился, Толя, — сказал Никитин, шагавший по кустам рядом с Шумовым. — Гранату ты метнул как положено!
17
С утра комиссару отряда Горячеву нездоровилось. До полудня он почти не выходил из землянки, но, когда Проскунин увел партизан в засаду, Горячев пошел проверять посты.
Днем партизанские секреты выдвигались подальше от лагеря, и комиссар, обходя их, устал. Ему оставалось побывать на сторожевом наблюдательном пункте, где дежурил Кузнецов.
Горячев пробирался по безмолвному лесу, отстраняя рукой тянувшиеся к его лицу еловые ветви. Вышел на едва приметную тропку, зашагал быстрее. Сторожевой пункт был на опушке, с него видна деревня Грули. Как там дела у Кузнецова?
…Кузнецов, колхозный пчеловод, был почтенного возраста. В отряде его звали Дедом или величали по имени-отчеству — Василием Иванычем. По слабости в ногах его не посылали на боевые задания, зато он заделался «штатным» охранником. Кроме того, он занимался портняжным делом, обшивал отряд. Многие партизаны уже щеголяли в новеньких белых полушубках, сшитых Дедом.
Сидя в засаде, Кузнецов время от времени подносил к глазам бинокль. Делал он это с удовольствием. Кузнецов долго скрывал от всех свое горе — потерю очков: боялся, что тогда отстранят от службы. Но сознаться все же пришлось, и комиссар вручил ему накануне трофейный бинокль. Новенький, цейсовский. Когда Дед впервые глянул в него, то ахнул от удивления:
— Мать пресвятая, ну чисто вчера родился. Все как есть вижу!
— Учти, Василий Иваныч, теперь с тебя и спрос больше, — улыбнулся комиссар. — Карауль нас лучше!
И Дед караулил на совесть. Уже пасмурный день незаметно переходил в вечерние сумерки, а он все сидел в кустах и поглядывал в сторону Грулей. Когда глаза уставали, он отрывался от бинокля, перевертывал его и глядел с другого конца. Самые ближние деревья вдруг отскакивали далеко-далеко — за день верхом не доскачешь. Глядел в стекла как полагается — и те же деревья бросались в глаза, хоть руку протяни и щупай.
— Спасибо комиссару, удружил штуковину, — разговаривал сам с собой Кузнецов, в который раз осматривая бесценный прибор. — Да с этим расчудесным глазом я не то что супостата, мыша не прогляжу…
Вдруг кто-то засопел позади Деда, и тотчас же хрустнул сухой сук. Дед подскочил с юношеским проворством и остолбенел. Из кустов на него глядела рогатая голова коровы с белой лысиной.
— Ты… ты чья, корова?
Корова коротко мыкнула и шагнула вперед. Дед замахал на нее руками, все еще не понимая, как это он проглядел. По оврагу она, что ли, лезла? А если сейчас навернется комиссар? Хорош охранник, скажет, под носом скотина пасется!
Пока Кузнецов размышлял, что делать с коровой (не гнать же ее обратно в Грули, где были немцы!), из кустов вышла высокая сухая старуха с хворостиной в руке. Вот тут-то Кузнецов и отвел душу. Он схватил свой кавалерийский карабин и двинулся наперерез корове и ее хозяйке.
— Я вам! А ну назад, пока я вас в преисподнюю не командировал!
Старуха равнодушно отвела в сторону дедов карабин, сказала скрипучим голосом:
— Ты, старый хрен, меня ружьем не стращай, не из пужливых. Скажи лучше, милок, как мне к партизанам пройтить?
Дед так и затрясся.
— Каким таким партизанам? Сроду их тут не водилось! Доложу вот на тебя комиссару… Тьфу ты, прости господи, совсем с панталыку сбила, языком заплетаться стал… — засуетился Кузнецов и по привычке поднес бинокль к глазам.
Старуха отпрянула в сторону, зачастила скороговоркой:
— Не балуй, не балуй!.. Ты это самое, поди, обращаться не умеешь… Стрельнешь ненароком…
— И стрельну! Давай назад по овражку. Я тебя не видел, ты меня тоже.
— Мне к партизанам надо, — упрямо твердила старуха и взмахнула хворостиной: — Пошли, Милка, сами найдем!
Милка шагнула, Кузнецов бросился наперерез корове.
Неизвестно чем кончилась бы баталия, если б из кустов не вышел Горячев.
— Что у вас тут такое? — строго спросил комиссар.
Кузнецов хотел что-то объяснить, но старуха перебила его:
— Корову веду к партизанам, а этот вот, оглашенный, не пускает.
— А чья это корова?
— Моя. Немец всех коров начал отбирать, вот и веду. Пусть свои съедят лучше…
— Как тебя зовут, бабушка? — спросил удивленный и обрадованный Горячев.
— Карабашкина я, милок, Анна Ивановна, из Грулей. Да не одна я. Обчество велело сказать, чтоб оставшихся коров забрали партизаны. Их мальчишки пока в овраг согнали, стерегут.
— Большое тебе спасибо, Анна Ивановна, — сказал Горячев. — И всем передай спасибо. Скажи: выгоним фашистов — вернем вам коров. Самых лучших. А тебе я сейчас расписку бы дал, да, понимаешь, нельзя. Но всех владельцев коров я запишу, чтоб не забыть. Тебе сколько лет-то?
— Семьдесят шестой.
— Ну, спасибо.
Карабашкина победоносно взглянула на Кузнецова, сказала:
— Вот он, человек-то, виден! А ты… Тебе не то что ружье, кнута в руки доверить нельзя.
— Но, но, — начал было Кузнецов, но комиссар строго взглянул на него, сказал:
— Отведи корову, Василий Иваныч.
Комиссар проводил Анну Ивановну, узнал, в каком овраге коровы, сказал, что пришлет людей. Еще раз
