он сейчас упадет и его добьют на месте. Руководили всем двое крупных мужчин. Погодя, на улицу вывели Ивана — после операции он только-только мог вставать. Он был в вещах Коваленко, но без верхней одежды, от холода весь дрожал. Не придумав, видимо, что с ним делать, его оставили у подъезда. Когда всех погрузили, машина уехала так же быстро, как появилась. Люди у окон моментально испарились и, казалось, вся жизнь вернулась к прежнему течению.
Иван мялся у входа, а потом медленно побрел, куда глаза глядят. Не помня себя, я рванул с места, хватая в прихожей свое пальто, и успел догнать его, пока тот не скрылся во дворах.
— Иван! — окликнул я, — наденьте, живее, иначе схватите воспаление легких!
— Товарищ Лев Александрович, что же вы делаете, — запричитал он, — увидят… мне-то ладно, а вы…
— Надевай живо и не болтай, чтобы я скорее ушел. Запоминай адрес, поживешь пока у меня.
— Что вы! Не надо вам такой обузы! Не дай Бог, еще за вами придут, да было бы из-за кого… я в ночлежку пойду, а, может, в больницу попробую снова.
— Ночуй в местах потеплее, тебе нельзя переохлаждаться. И на шве повязку надо менять… — я посмотрел на ближайшие бельевые веревки и быстро сорвал с одной из них простыню поменьше, запихивая ее Ивану за пазуху. Мы сразу спрятались за другим домом, — вот что сделай. Из простыни лоскутов нарви, сделаешь повязку, ее менять надо каждый день. Шов спиртом обрабатывай или водкой. Постарайся рану в чистоте держать. Ты меня извини, но это все, чем я могу тебе помочь.
— Лев Александрович, я за вас каждый день молиться буду! Вот прямо сейчас свечку поставлю, глядишь, в храме приютят меня, там батюшка добрый.
Он крепко обнял меня, поцеловал в обе щеки и побрел в сторону ближайшего храма. Возвращаясь, я не думал, что скажу Орлову в свое оправдание. Я понимал, что сегодня случилось все то, что должно было произойти с самого начала, воля случая была на нашей стороне слишком долго. В голове пульсировала мысль, что мой прием был только вчера и ничего не предвещало беды, а перед глазами стоял образ Коваленко. Потом постепенно ко мне пришло понимание, что теперь, когда ко всем арестованным применят «меры» в ходе допроса, мой арест стал лишь вопросом времени.
Я зашел в квартиру, и Орлов посмотрел на меня внимательно, как будто все понял, но в то же время покровительственно. Он лишь сказал:
— Вы молодцы, что не оставили человека мерзнуть на улице. Очень благородно, Лев Александрович.
Он отпустил меня раньше обычного, и дал отдых до конца недели. Весь путь домой я прошел пешком, не чувствуя холода. Теперь, когда самое страшное случилось, я понял, что по-настоящему готов к любому исходу. Голову вдруг посетила отчаянная мысль разыскать семью Александра, но что бы я им сказал? Я тут же отогнал ее от себя.
Вернувшись, я, не видя ничего перед собой, пошел на кухню и поставил на плиту чайник.
— Лев Александрович, вы сегодня рано, — сказал Юрский, а я даже не слышал, как он вошел, — почему это у вас рубашка мокрая и руки дрожат…?
— Снег растаял, вот она и намокла.
— Снег? Лев, что случилось? Вы меня пугаете.
— Я не могу сказать вам, Марк Анатольевич. Единственное, что, возможно, удовлетворит вас — мне больше не страшно.
— Это еще больше вводит меня в заблуждение, мой мальчик. Но давайте вы выпьете чай и успокоитесь. Тут и без того тревожных новостей хватает. Можете себе представить — аккурат перед вашим приходом влетел в квартиру какой-то разъяренный человек. Когда я наконец выпытал у него, чего ему нужно, он ответил, что Поплавский смылся куда-то со всеми карточными выигрышами и долгами. Зашел в его комнату, а там и правда шаром покати. Ловко он это провернул, конечно. Жаль мне было этого господина, он ушел ни с чем.
— Тогда Гуськов сможет получить вдвое больше денег. Боюсь, скоро и мою комнату заселят новые люди.
— Полно вам! Даже слушать не хочу! — всплеснул руками Юрский, — что же вы так говорите, будто сами сдаваться намерены? Это связано с вашим теперешним состоянием?
— Во многом. Марк Анатольевич, я попрошу вас исполнить мою просьбу, пойдемте за мной.
Мы направились в мою комнату. Из ящика комода я извлек конверт, лежащий у задней его стенки.
— Я долго не хотел верить в это, но сегодня произошло то, что заставило меня взглянуть правде в глаза. Здесь мое письмо Вере и все деньги, что я успел скопить. Думаю, вы понимаете, что я хочу попросить вас сделать.
— Лев…
— Когда меня арестуют… да, Марк Анатольевич, не «если», а именно «когда», я прошу вас передать это Вере. И заставьте ее забыть сюда дорогу, запретите приходить сюда. Защитите ее, пожалуйста.
Чайник уже закипел и свистел на всю квартиру, но никто из нас не шелохнулся. Юрский смотрел то на меня, то на конверт и наконец бережно, обеими руками взял его, не сводя с меня глаз.
— А теперь давайте попьем чаю, я очень устал. Надеюсь, вы расскажете мне что-нибудь интересное про философию Зенона…
Прошел день, другой, а я стал жить в состоянии напряженного ожидания. Ночью я не мог уснуть, готовя себя к тому, что вот-вот к моему дому так же подъедет машина, а в дверь постучат. Лишь под утро, обессиленный, я засыпал на два часа, чтобы провести очередной день, не зная, куда себя деть. В минуты беспокойного сна, я видел израненного Коваленко, связанного по рукам и ногам.
Когда же наступила пятница, я проснулся с ощущением того, что грядущее наступит очень скоро, будто все уже давно за меня решено, и мне остается лишь плыть по течению. Ни один способ отвлечься не помогал мне — не сработала и попытка вернуться к прогулкам. Я был в квартире совсем один, Юрский обещал быть не раньше пяти вечера. Вдруг в дверь позвонили. Звонили долго, настойчиво, и я не решался подойти к двери, пока не понял, что этого не избежать. Напряжение мое было так велико, что я не удержался на ногах и сполз по стене, когда увидел перед собой Веру.
— Ах… это ты… — она сразу бросилась, ко мне поддерживая за руки.
— Что с тобой? Тебе нехорошо? — ее обеспокоенное лицо было так близко, что плыло перед глазами. Она заперла дверь и уложила меня на кровать, не задавая больше
